«— Здрав будь, Ругивлад! Слово тебе шлю. Лучше убитому быть, чем дать богов наших на поругание, — медленно начал говорить Богумил. — Идут враги к Нова-городу. Молимся, жертвы приносим, чтобы не впасть в рабство. Были мы скифы, а за ними словены да венеды, были нам князи Словен да Венд. И шли готы, и за ними гунны, но славен был град. И ромеи были нам в муку, да били их дружины наши. И хазары жгли кумирни, но разметал их Ольг, коего звали Вещим. А прежний князь Гостомысл, что умерил гордыню свою, тем и славен. Как и прежде, в тресветлую Аркону, отчизну Рюрикову, слово шлём. Спеши в Новград, Ругивлад! Купец златом богат, да умом недолог — предаст за серебряник. Будет киянин, чую, смерть сеять и богов наших жечь. Суда Велесова не убежать, славы словен не умалить».
Едва удалось подвести черту, как за окном тяжелым басом, торжественно и мрачно, гулко и зловеще зазвучал вечевой колокол.
Ругивлад хранил бересту на груди, не раз перечитывал заветные слова, хотя помнил их уже наизусть: «…были мы скифы, а за ними словены да венеды, были нам князи Словен да Венд».
Скифская земля раскинулась от гористой Фракии до самого Гирканского моря, которое часто теперь называли Хвалынским. С кем только не сражались пращуры? Били кимров, ратились с персами — из рода в род передавали легенды о том, как один великий завоеватель, чьи лошади уже готовились осушить море-Окиян, едва не сгинул вместе со всем войском в бескрайних скифских степях. Не даром, знать, возносились богатые жертвы священному мечу! Не зря славили Великую Мать, коль жёны народили славных воинов!
А потом явились ромеи, а за ними и готы, потом конными массами ярились по всей степи гунны… Ну, и где ж все они теперь? А Скуфь стоит, да и стоять будет, до тех пор, пока обычай древний чтим — всякому будет воздано по чести да справедливости.
Клубящиеся облака рассеялись, и взору смертного предстало море, бескрайнее море, пламенеющее белым огнем. Мир Яви давно канул в небыль, а взгляд молодого волхва направляла могучая воля Водчего, и взгляд его в согласии с этой Силой вновь проникал всё дальше и дальше в прошлое, раздвигая пределы. Над морем разлилась молочная пелена, умиротворяя неистовую стихию. Но вот и она стала постепенно растворяться. Ему послышались чьи-то крики. Лязг металла. Скрипело дерево. Плескалась вода. И Белый Хорс ослепил очи смертного…
…Солнце безжалостно светило в глаза. Добрыня глянул из-под руки. Впереди толпились горожане. Он махнул — дружинники теснее сомкнули щиты, изготовив оружие. Новгородский люд попятился.
— Что собралися? Мы разор никому чинить не желаем! Выдайте Киеву обидчиков! — увещевал Добрыня Малхович.
— Как же! Второй раз не купишь! — отзывались словене.
— Нет тебе веры, злодей хазарский!
— Ты почто кумирни осквернил, боярин?! — кричали с той стороны.
— Лгут ваши жрецы, потому и противны князю! Нет на Руси иного хозяина, окромя Владимира Святославича! Нет иного бога, окромя Христа! Покоритесь, несчастные! — вторил вельможе Путята, сам крещёный еще при Ольге.
— Вот и ступай к Распятому прямой дорогой!
В киян полетели камни. Один просвистел над ухом тысяцкого.
— Пеняйте ж на себя, неразумные! — молвил Добрыня.
Воины медленно двинулись вперед, выставив копья, дружинники оттесняли толпу на берег. Но их стремление натолкнулось на завалы из брёвен и досок. Град камней усилился. То тут, то там падали ратники, иной срывался в Волхов, под дружное улюлюканье новгородцев, и оглушённый, шёл ко дну — Ящеру на прокорм.
— Не бывало такого, чтобы мать, да отца поимела! Никогда Великий Новгород не покорится Киеву! — услыхал он голос Богумила
— Ничего, и до тебя доберёмся, старик, — успокоительно заметил Добрыня Малхович.
Тут к вельможе протолкался испуганный посыльный, одежда висела на нём клочьями, и лишь за шапку мужика пропустили к Краснобаю:
— Беда, светлейший! — выдохнул посыльный. — Народ совсем рассвирепел! Дом твой разорили, усадебку разграбили — сын Константин поклон шлёт и молит о помощи! Без подмоги ему не выстоять!
— А, псы! — выругался Добрыня.
Дружинники шарахнулись в стороны.
Развернул коня, что есть силы врезал по рёбрам. Скакун взвился от жгучей боли, но всадник усидел, сдавив рассечённые до крови бока, и ещё раз хлестанув коня, погнал его прочь.
— Эко припустился, гад! Смотри, портки не потеряй! — заорали словене.
Ростовцы стеной сомкнули крепкие красные щиты. Путята похаживал за рядами воинов, выжидая, когда у новгородцев кончится запас камней. Тяжёлые копья били особо рьяных — не прорвёшься, да только и сам — ни шагу.
— Постоим, словены, за богов наших! — тысяцкий Угоняй воодушевлял своих людей.
