власть, и страсти, и смерть повсюду, люди толкаются на двух больших, оглушительно шумных базарах, в винных лавках и в учебных классах, на извилистых улочках (словно предназначенных для мимолетной любви или для убийства) и на потрясающе широких улицах. В спальнях и во внутренних двориках, изысканных частных садах и общественных парках, полных цветов, где ивы склоняются над каналами и глубокими искусственными озерами.
Тай вспомнил парк Длинного озера, к югу от глинобитных городских стен, вспомнил, с кем был там в последний раз, во время цветения персика. До того, как умер отец. В один из тех трех дней месяца, когда ей разрешали выходить из Северного квартала, – восьмого, восемнадцатого, двадцать восьмого. Она теперь далеко…
Дикие гуси – это символ разлуки.
Он думал о Да-Мине, целом дворцовом комплексе к северу от городских стен, об уже немолодом Сыне Неба и о людях, живущих вместе с ним и окружающих его там: о евнухах и мандаринах девяти рангов, одним из которых был старший брат Тая, о принцах, алхимиках, командующих армиями; и еще о той, кто почти наверняка лежит с ним сегодня ночью под луной. О той молодой и почти невыносимо прекрасной женщине, которая изменила империю.
Тай надеялся стать одним из гражданских служащих, имеющих доступ во дворец и ко двору, «плыть в струе», как говорится. Он целый год учился в столице (в промежутках между встречами с куртизанками и собутыльниками) и уже готовился сдавать трехдневный письменный экзамен для поступления на императорскую службу Экзамен, определяющий будущее.
Потом умер его отец возле спокойной реки, и начались два с половиной года официального траура. И пронеслись, как ветер с дождем вниз по реке.
Одного человека приговорили к двадцати ударам тяжелой палкой за то, что он не отошел от повседневной жизни и не совершил те обряды, которыми полагалось почтить умерших родителей.
Можно сказать (и некоторые говорили), что Тай нарушил эти обряды тем, что находился здесь, в горах, а не дома, но он поговорил с помощником префекта перед тем, как отправиться в долгий путь на запад, и получил разрешение. И он до сих пор очень далек от повседневной жизни, и вообще чрезвычайно далек от всего, что можно было бы назвать амбициями или суетностью.
То, что он сделал, было довольно рискованно. Всегда существовала опасность, когда речь шла о том, что могут нашептать в Министерстве церемоний, которое руководит экзаменами. Устранить соперника тем или иным способом было самой распространенной тактикой, но Тай считал, что он себя обезопасил.
Конечно, никогда не знаешь наверняка. Только не в Синане. Министров назначали и ссылали, генералов и военных губернаторов продвигали по службе, потом понижали в ранге и приказывали им покончить с собой. К тому же двор быстро менялся перед его отъездом. Но Тай еще не занимал никакого положения. Он не рисковал ничем – ни должностью, ни рангом. И он считал, что сможет выжить после наказания палками, если до этого дойдет.
Он пытался понять сейчас, в залитой светом луны хижине, окутанный одиночеством, словно шелковичный червь во время четвертого сна, как сильно он в действительности скучает по столице. Готов ли он вернуться, возобновить прежнюю жизнь? Или настало время еще одной перемены?
Он знал, что скажут люди, если он действительно все изменит, и что уже говорят о втором сыне генерала Шэня. Первого сына, Лю, знали и понимали – его честолюбие и достижения вписывались в рамки стандарта. Третий сын был еще слишком молод, совсем ребенок. Именно Тай, второй сын, вызывал больше всего вопросов.
Траур должен был официально закончиться на седьмой месяц полной луны. Он завершил бы обряды, по-своему. Мог возобновить учебу и подготовиться к следующим экзаменам. Так поступали мужчины. Ученики сдавали письменные экзамены для поступления на государственную службу пять раз, десять, и даже больше. Некоторые умирали, так и не сдав их. Каждый год из тех тысяч, которые начинали этот процесс на предварительных экзаменах в своих уездах, от сорока до шестидесяти человек добивались успеха. Последний экзамен начинался в присутствии самого императора, одетого в белые одежды, черную шляпу и желтый пояс, как для высшей церемонии: сложный процесс посвящения, сопровождающийся взятками и коррупцией, как всегда в Синане. Как могло быть иначе?
Столица, кажется, вошла в его посеребренную хижину, отогнав сон еще дальше воспоминаниями о шумной толчее и суете, которая никогда не прекращается, независимо от времени суток. Продавцы и покупатели кричат на базарах, нищие и акробаты, предсказатели судьбы, наемные плакальщицы, идущие в похоронной процессии с распущенными волосами, лошади и повозки, гремящие и днем и ночью, мускулистые носильщики паланкинов, покрикивающие на прохожих, чтобы уступили дорогу, и прогоняющие нерасторопныхх бамбуковыми палками. Стражники Золотой Птицы со своими собственными палками на каждом крупном перекрестке, которые очищают улицы от людей с наступлением темноты.
Маленькие лавочки в каждом районе города, открытые всю ночь. Ночные уборщики мусора проезжают, издавая свои жалобные предостерегающие крики. Бревна подскакивают и катятся сквозь внешние стены Синаня в огромный пруд у Восточного базара, где их будут продавать и покупать после восхода солнца. Утренние порки и казни на двух базарных площадях. После обезглавливания выступают уличные артисты, пока большие толпы еще не разошлись. Звон колоколов, отмечающий время днем и всю ночь, и долгая дробь барабанов, запирающая стены и все сторожевые ворота на закате и открывающая их на рассвете. Весенние цветы в парках, летние фрукты, осенние листья, и повсюду желтая пыль, прилетающая из степей. Пыль мира. Нефрит и золото. Синань…
