Маргарет смотрела на девушку во все глаза: да это же почти ребенок! Совсем молоденькая девушка! Едва ли ей исполнилось восемнадцать. У девушки был приятно округлый овал лица, маленький, задорно вздернутый носик и большие, необычно яркие, изумрудного цвета глаза. Из-под уродливой шляпки-таблетки выбивались черные как смоль кудри. Перед ней была юная красавица.
– Господи, я не думала, что вы такая молоденькая! – воскликнула Маргарет.
– Мне восемнадцать.
– Не хотите ли вы сказать, что путешествуете в одиночестве?
– Да, я сама еду в Охо, – ответила девушка.
– В Охо? У вас там семья?
– Ну… Не совсем. Дальние родственники. Троюродные сестры. У меня есть рекомендательное письмо, с ним они примут меня, если, конечно, захотят принять, – добавила Эмеральда.
– Что значит если захотят принять? А если не захотят, тогда что? Как вас зовут? Меня – Маргарет Уайлс, но вы можете звать меня просто Маргарет.
– Эмеральда Реган, – представилась Эмери и грустно взглянула на собеседницу. – По правде говоря, я не думаю, что они примут меня с радостью. Наверняка никто не выразит особого восторга, увидев на пороге молодую девушку с письмом, в котором содержится просьба приютить ее…
– Если вы так думаете, то вам и незачем ехать туда, вот что я скажу.
Женщина вздернула подбородок и впервые за время разговора рассмеялась. Зубы у нее оказались ровными и белыми, как жемчуг. Смех преобразил ее лицо, взгляд потеплел. Всем своим видом она выражала участие.
– Но мне ничего другого не остается. Я не могу больше жить там, где жила раньше, и если кузина Франклин не захочет приютить меня, то мне придется искать работу.
– Работу? – Маргарет бросила взгляд на белые, холеные руки гостьи, очевидно, не знакомые ни с какой работой, в отличие от ее, покрасневших и набухших от бесконечных стирок. – А что вы умеете делать?
– К сожалению, не многое. Я умею рисовать и могла бы преподавать в какой-нибудь женской школе, могу вести хозяйство. Моя тетя обучала меня этому, умею вести счета, заказывать обеды и все такое. Она научила меня заваривать травы, чтобы лечить рабов, когда они заболеют…
«Эта девушка – дочь плантатора. Теперь понятно, почему на ней такое дорогое платье и такие нежные руки», – подумала Маргарет.
– Не думаю, что вам удастся заработать на жизнь, заваривая травы, – как можно мягче произнесла Маргарет. – Сможете ли вы работать поденщицей или няней?
Эмери опустила глаза.
– Боюсь, что нет. У нас всю черную работу выполняли рабы. Но у меня были младшие сестры, – с надеждой добавила она, – и я часто помогала им с уроками. Я могла бы учить детей чтению и чистописанию, могла бы писать письма за тех, кто не знает грамоты. И еще мне кажется, я легко смогу научиться всякой работе. Мисс Франи говорила, что у меня быстрый ум и ловкие пальцы.
– Я в этом не сомневаюсь, – улыбнулась Маргарет. У нее уже появилась идея относительно этой девушки, но вначале следовало побольше о ней узнать и еще уговорить Оррина. И хотя решение было принято ею слишком скоропалительно, ей казалось, что она не ошиблась в девушке.
Им пришлось уехать из Нью-Орлеана из-за Оррина, который работал белым надсмотрщиком на плантации. Плантация была одной из самых доходных в штате, там выращивали сахарный тростник, и Оррин утаил доходы на восемьсот долларов, присвоив деньги себе.
Оррин не был закоренелым преступником, и Маргарет продолжала считать его порядочным человеком, несмотря на совершенный им грех. Но и Дентоны были не подарок. Для них надсмотрщик был в самом низу социальной лестницы, почти на одном уровне с рабами. Миссис Дентон никогда не разговаривала с Маргарет и не позволяла учителям ее детей учить детей Маргарет и Оррина, хотя девятилетний отпрыск Дентонов был того же возраста, что и их сын, но только намного глупее. Если бы Маргарет не была сама учительницей в юности, ее дети так бы и не получили возможности научиться грамоте.
Уайлсы жили в небольшом коттедже из четырех комнат, утопавшем в разросшемся кустарнике жимолости. Дом был расположен в низине, где постоянно скапливалась вода и жидкая черная грязь подступала к самому порогу. В доме всегда было сыро. Маргарет самоотверженно боролась с грязью, ей казалось, что сверкающий белизной пол приподнимает их над тем социальным болотом, в котором они оказались.
Последняя беременность вконец измотала ее. Она страдала варикозным расширением вен и ноги нестерпимо ныли, тем более что большую часть дня приходилось проводить на ногах: стирать и готовить, снова готовить и стирать, пока она, совершенно обессиленная, не падала на соломенный тюфяк рядом с Оррином. Оррин хотел купить ей кресло со скамеечкой для ног, такое же, как у миссис Дентон, а Тимми, их девятилетнему сыну, – пони. Тимми прекрасно ездил верхом, не хуже хозяйских сыновей.
«Наш мальчик заслуживает того, чтобы иметь хорошие вещи, – не раз говорила Маргарет. – Когда- нибудь он станет настоящим мужчиной: порядочным, сильным и интеллигентным…»
В декабре пришло письмо от ее брата, Адама. Тот рано оставил отчий дом и стал жить своим умом. Они не виделись десять лет. Письмо было не слишком грамотным, зато полным энтузиазма. «Климат здесь, как в райском саду, – писал он, – здесь само все растет, любые фрукты…»
Оррин сначала ничего не сказал ей, кроме того, что хочет подыскать работу получше и для этого они должны подняться вверх по течению, может быть, там ему удастся найти приличное место, и только вечером, накануне отъезда, он показал ей украденные деньги.
– Оррин! – в ужасе прошептала Маргарет.
– Не волнуйся, дорогая, – ответил он. – Пока Дентон обнаружит пропажу, пройдет не один месяц, если, конечно, он вообще заметит отсутствие этой суммы. Он частенько напивается так, что не может отыскать туфли под собственной кроватью.
