– Луи-Фердинан Селин. В эпоху его советского запрета первая жена перевела мне его вслух еще в Москве на Новопесчанной. И «Путешествие…», и «Смерть…»: все, кроме запрещенного тогда и во Франции. Магнитофона у нас не было, так что со стороны Ауроры это был абсолютно альтруистичный переводческий акт, сохранившийся только в моем внутреннем пространстве. Потом в Париже, в доме Николь Занд на рю Альфан в 13-м аррондисмане (Николь, работавшая в «Монде», была тогда первым критическим пером страны), я увидел маленькую, неизвестно кем, но весьма ядовито изданную книжку “Mea Culpa”. Антикоммунистический памфлет 36 года. Антисемитизма там не было, но памфлет почему-то тоже был под запретом – заодно – и подпольно издан, кажется, в Италии. Конечно, я был наслышан, но никогда в руках не держал. Мы вышли, поднялись до пляс Поль Верлен, на копировальной машине сделали себе копию, что стоило ничего, такой маленькой была подрывная книжечка. Наш перевод на русский был напечатан в альманахе «Стрелец» – как раз перед тем, как Союз стал сбрасывать свой коммунизм. Там же, в моей рубрике «Нерусское Зарубежье», публиковались и другие селиновские тексты. Например, фрагмент под моим названием «Натали» из непечатной в целом «Безделицы для критического разноса»: не про большевистскую иудею, а про красоту Санкт-Петербурга и влюбленность в несчастную переводчицу-агентессу из Большого дома. Но не только этот сумрачный французский гений. Став в Париже убежденными «бовистами», мы перевели первый роман Эмманюэля Бова «Мои друзья» . Идеальный роман для «новых бедных» всех времен, исполненный «нулевым» письмом. По старой памяти 60-х я, конечно, благодарен журналу «Иностранная литература», но, обретя взгляд извне, я обнаружил, что мировая литература расходится с образом, который создавала «Иностранка». Самые запомнившиеся мне переводы были из авторов, еще неизвестных русскому языку. Курцио Малапарте, к примеру. Предмет моей гордости то, что первый русский перевод из Чарльза Буковски прозвучал на «Свободе» еще при жизни калифорнийского изгоя. Пионерское чувство было и с другими прозаиками, которых игнорировали в России, надолго попавшей из диктатуры Суслова под диктатуру постмодернизма. Неполный список «моих первых» включил бы такие имена, как Реймонд Карвер, Бэрри Хана, Тобайес Вольф, Ричард Форд, Тим О’Брайен, Ричард Бош, Леонард Майклз, Дональд Бартелем, Джой Уильямс, Джеймс Эллрой, Алан Фэрст, Стивен Добинс и др.
– У Вас свое «малое издательство» внутри большого американского издательского комбината «Lulu» – Franc-tireur/Lulu . Судя по вашей «книжной витрине», вы издаете современную российскую прозу не самого, скажем так, коммерческого свойства. По какому принципу вы отбираете авторов? Кто покупатель этих книг?
– Внутри «Лулу» у меня не одна «витрина», а две. На одной мои собственные книги, а другая, собственно, и есть моя издательская инициатива. Писатель, как правило, замкнут на своем собственном мире, нередко доходя до полного солипсизма, когда вся прочая литература «люпус эст». Хорошо это или нет с точки зрения карьеры, состоящей в навязывании своего эго, но я в данном смысле исключение; во всяком случае, хочу надеяться – что.
Еще в конце 70-х, «выбрав свободу», я испытал вместе с ней сильный комплекс вины, который можно назвать и позитивно – чувством справедливости. Вот тогда одновременно с моей собственными писательскими усилиями я назначил себя популяризатором того, что мне казалось моим поколением, трагически «замороженным» в Советском Союзе. Произносил лекции о «новой литературе» в университетах Западной Европы, пытался навязать издательствам плохо изданные советские книги и журналы с публикациями сегодня общеизвестных прозаиков. Сегодня трудно себе представить, что это был я, который – во Франции, в Швейцарии, в Германии – размахивал, скажем, первыми рассказами Татьяны Толстой. Обретя рупор «Свободы», четверть века тем же занимался в эфире, где с конца 80-х зазвучали Михаил Эпштейн, Александр Кабаков, Владимир Сорокин, Виктор Пелевин, Виктор Ерофеев, Евгений Попов и многие другие. Отнюдь не безызвестные авторы и в «витрине» моего малого издательства, за возможность существования которого я всецело благодарен этому глобальному левиафану из Северной Каролины – «Лулу». Мое издательство «Franc-tireur» названо не в честь оперы Вебера или газеты времен Резистанса, а по французскому переводу моего первого романа «Вольный стрелок». Принципы, таким образом, с одной стороны, чисто субъективны, с другой – строго мотивированы. Это мой приватный резистанс. Та же война, но другими средствами. В условиях смены идеологического диктата на рыночный беспредел. С начала года выпущено 16 книг. Русские прозаики, работающие в России (Анатолий Курчаткин, Игорь Мартынов, Сергей Солоух, Николай Фохт, Александр Чанцев) или за пределами (Владимир Загреба, Андрей Назаров, Олег Юрьев), при всей несхожести имеют, как минимум, две типологические черты. Во-первых, все заслуженно известны (пусть иногда и не широким массам), во-вторых – находятся в конфликте с рынком. Пусть не самым драматическим: у всех и публикации, и книги, выходившие когда-то по старинке. Но Андрея Назарова так бы и продолжали считать автором романа «Песочный дом», не выступи я с инициативой издать его рассыпанный по журналам минимализм. Это была самая трудная книга моего издательства, и не все «крохотки» Назарова я сгреб (а просто не нашлись пока), но вышел представительный сборник, названный моим копенгагенским автором с подобающей серьезностью «Упражнения на темы жизни». «Прогулки при полной луне», дебютная книга прозы Олега Юрьева, повторяющего в Германии билингвистический опыт Набокова и Бродского, давно разошлась и стала раритетом без надежды на репринт в обозримом будущем. Поскольку именно с этой книги когда-то в Мюнхене началось мое знакомство с Олегом, я был рад ее переиздать. Игорь Мартынов, Москва. Журналисты учились мастерству по его выходившим в Питере и Москве сборникам, которые тоже давно уже стали раритерами. Теперь книги Мартынова – «Фриланс» и «Химки-Ховрино, дым над водой» – всегда в продаже. Как и книги Николая Фохта, изданные в количестве пяти, театральную прозу включая. Отдельным форматом – «квадратным», 19x19 см, – где вышли хайлайты прозаических достижений Назарова, Курчаткина, Солоуха, я намерен выпускать книгу-рассказ. Кто еще себе это может позволить? А я могу. При этом не вводя себя в большой убыток. Где-то, возможно, бесплатных завтраков и не бывает, но книгу «Лулу» выпускает вам бесплатно. For free. Хоть в 700 страниц и в твердом переплете. Романом Эмманюэля Бова я положил начало изданию и переводной прозы. Кто покупатель? Я не знаю. До моего издательского сведения «Лулу» доводит только сухие цифры. О чем они говорят? Вызывают желание продолжать в том же духе. Пока я не имею возможности выписывать авторам ежеквартальный чек. Могу гарантировать только свой энтузиазм. Однако видимая мне, как (со) издателю, статистика «кликов» демонстрирует однозначный интерес. А это значит, что, как минимум, информация попала в цель. Доведена до сведения. Потенциальный русскоязычный покупатель осведомлен, где в мировом океане можно найти нашу нишу, впадину, «витрину». Видит обложку, обращенную к нему нетребовательным лицом. Знает, что несложная манипуляция на «клаве» превратит это в элегантный «бумажный» вариант. Если, конечно, средства позволяют.
– Продажи через Интернет, функция платного скачивания электронной версии книги, тираж, определяемый количеством заказов, – подобные прогрессивные технологии нового книгоиздания, кажется, скоро если не вытеснят, то сильно потеснят книгоиздание традиционное. Каково быть на гребне прогресса? Каким вам видится будущее книги?
– Как матрицу, которую актуализирует запрос. Это видение вполне заземляет стремительный и уже глобальный успех «Лулу», где авторы из 80 стран, а дистрибуция идет в 100.
– Книги каких современных авторов вы купите только за имя на обложке?
– За имя я готов платить, как говорится здесь, top dollar, но он у меня оказался в рублях, которые я выкладывал в МГУ. Пол студенческой стипендии за «Путешествие на край ночи» в переводе Эльзы Триоле. Все тридцать пять «рэ» – Lolita by Nabokov. В Париже не пожалел 500 тяжелым физическим трудом заработанных франков за «Архипелаг». Таких книг, конечно, больше нет. Но я продолжаю покупать тех, кого когда-то впервые перевел на русский. Моим самым первым переводом – еще в Союзе, в МГУ – был текст Нормана Мейлера из сборника «Каннибалы и христиане». Вот его я неизменно покупал за имя. Последний роман «Замок в лесу» успел приобрести при его жизни.
– В Интернете я прочел, что какое-то время вы были Вице-президентом Общества друзей Селина в России. Президентом была Маруся Климова? Вы как-то способствовали популяризации Селина или же дружба с ним проходила более интимно?
– Она, она, – кавалер французского ордена и главный селиновед РФ. Малотиражные публикации моих селиновских переводов вряд ли можно считать популяризацией. А вот оригинальные тексты этого питерского автора – да. Популяризировал. Создавал резонанс. Ничего хорошего не получилось. Как и в случае с Рубеном Гальего, который, впрочем, и независимо опять-таки от моих начальных усилий, стал
