Дом, в котором...

Я так и не слез со стола. Сидел возле подсыхающих бутербродов, отгонял от них Нанетту и рисовал в своем дневнике всех подряд. Фрагментами.

Опять появились Птицелоги. Втащили стремянку Стервятника. Русалка со Спицей внесли круглый поднос с пирогом, поставили его рядом со мной и начали нарезать. Я схватил нож и тоже стал нарезать вместе с ними. От запаха пирога во мне проснулся зверский аппетит. Пирог был мясной и еще горячий. Уж не знаю, как и на чем они его приготовили, но точно не на электроплитке. Нарезанные куски мы раскладывали на том же подносе.

— Давайте попробуем, что получилось, — предложила Русалка. — Потом-то он остынет.

И мы трое съели по куску, а один дали Толстому. Он так зачавкал, что к нам тут же сбежались другие любители пирогов. Когда от него осталась примерно половина, у нас хватило силы воли убрать ее с глаз долой, на шкаф. Горбач влез на стол, прикрыл поднос тазом, чтобы уберечь пирог от Нанетты, и спустился, весь какой-то мечтательный. Сказал, что женится на той, которая приготовила этот пирог. Русалка со Спицей переглянулись и захихикали.

— Это коллективное творчество, — призналась Русалка. — Тебе придется стать многоженцем.

Горбач сказал, что с удовольствием им станет. Причем сказал совершенно серьезно. Даже мрачно. Как будто вдруг пришел к мысли, что многоженство — то самое, чего ему не доставало в жизни. Я просто не узнавал его. Всегда тихий, неразговорчивый — и вдруг обещание танцев… самолетики… перешучивание с девушками. Очень странно действовал на него предстоящий выпуск.

— Ой, я не успею переодеться! — спохватилась Спица и убежала.

— А ты? — спросил я Русалку. — Ты не будешь переодеваться?

— Я — уже, — сказала она, покраснев, — уже переоделась, по правде говоря.

— Ох, да, конечно. Как я мог не заметить! Ты очень нарядная сегодня!

Я отчаянно искал, что бы похвалить. Что-то такое, чего я не видел на ней ежедневно. Не нашел.

Русалка кивнула. И, вытянув длинную прядь волос, показала мне рыбку. Совсем крохотную. Сделанную из полосатой косточки неизвестного мне плода. Она потрясла ее, и в рыбке что-то застучало. Не звон, но и не совсем стук, что-то среднее.

— Там внутри одно очень звонкое семечко, так что это и рыбка, и колокольчик, — объяснила Русалка.

— Здорово! — восхитился я. — А из чего он?

Она пожала плечами.

— Слепой подарил.

Я думал, придут Стервятник с Красавицей, Валет, Черный и, может, еще кто-нибудь из тех, кто обычно забегал по вечерам. Но гостей оказалось намного больше.

Стервятник пришел с Драконом, Ангелом, Красавицей и Конем. Рыжий — с Викингом, Мертвецом, Зеброй и Белобрюхом. С Черным приехал Филин, который у нас вообще не бывал, а чуть погодя явились и Валет с Кроликом. Они принесли с собой инструменты. Две гитары, две флейты и лютню. Стервятник принес две бутылки текилы собственного приготовления. Рыжий притащил кастрюльку с глинтвейном. Девушка с зелеными волосами и в длинном вечернем платье — мешок с пирожками.

На столе стало слишком тесно, и я спустился сначала на ближайшую приоконную кровать, а потом перебрался на кровать Черного.

Все коляски выставили в коридор, в спальне для них не осталось места. Слепого, должно быть, уже не было на кровати Лэри, потому что я увидел, как на нее влезают со своими рюкзаками Зебра и Мертвец.

Рыжий кричал, чтобы все садились, не то глинтвейн остынет.

Ко мне подсела Русалка, чему я очень обрадовался, потом Лэри, а в конце — запыхавшаяся Спица, увидев которую, я чуть не свалился с кровати. Она была в настоящем свадебном платье. С шлейфом, фатой и всем, что полагается невесте. В руках у нее был круглый букетик, перевязанный блестящими лентами. Они с Русалкой кое-как разместили пышную белую юбку между мной и Лэри. Ему пришлось забиться в дальний угол кровати, а мне вжаться в стену, чтобы этот шифоновый колокол получил нужное ему количество места. После того как его уложили и расправили, Русалка тоже села, просто накрывшись им, как снежным одеялом.

Должно быть, со стороны наша компания выглядела забавно. Белоснежка в подвенечном наряде и три гнома, смущенно выставившие из-под этого наряда носы. Все по очереди подходили и рассыпались в комплиментах платью Спицы, а она сидела, красная от смущения и непривычно красивая, кивала, говорила «спасибо», и я подумал — как это все-таки странно, что свадебное платье, оказывается, может и дурнушку сделать красавицей.

Не успел я прийти в себя от потрясения, вызванного нарядом Спицы, как случилась совсем уж удивительная вещь. Пришли двое из кемпинга. Мужчина — тощий, небритый, с виду даже голодный, и женщина — крупная, рукастая и широкоплечая. Привел их Македонский. Усадил на свою кровать и вручил по чашке кофе, с таким видом, словно это в порядке вещей. Словно эти двое каждый вечер забегают к нам на чашечку кофе.

Сами они явно не ощущали себя так, как хотел представить Македонский. Стеснялись и нервничали. Сидели рядышком, выпрямившись, тихие и напряженные, и даже глаз не поднимали. Что-то странное было в том, как они держались, странное и даже немного ненормальное. Многие удивились их появлению, не я один. Но никто не спросил, с чего это они вдруг пришли — гости есть гости, с гостями полагается быть вежливыми.

Минут через пять после их появления Табаки влез на стремянку, которую, как мне казалось, принесли для Стервятника, и прокричал, что приветствует всех собравшихся и рад сообщить, что будет ведущим на этой Ночи Сказок, «потому что нас многовато здесь сегодня собралось, и требуется координатор».

Все зааплодировали.

— Мы ждем еще нескольких гостей, после чего можно будет начать! Попрошу сидящих рядом со свечами приготовиться, вы зажжете их по моей команде!

Русалка тихо засмеялась, зазвенев колокольчиками.

— А кто еще придет? — спросила Спица.

И тут объявились последние гости. Вроде бы после палаточников удивляться уже было нечему, но я все-таки удивился. Это был Р Первый, и с ним какой-то кривоногий старик в фуражке.

— Сторож с третьего, — прошептал Лэри, свешиваясь с кровати, чтобы получше их рассмотреть. — Чтоб я сдох, а ему-то что здесь понадобилось?

Р Первый и старик сели на кровать у шкафа.

— Поприветствуем наших гостей! — завопил Табаки.

Все опять зааплодировали.

Старик немедленно вскочил, снял фуражку и церемонно поклонился.

Лэри издал странный звук, как будто поперхнулся, и сел прямо. Вид у него был такой, словно с ним что-то случилось, но я не успел спросить — что. Табаки объявил, что теперь все в сборе, и можно начинать.

Свет выключили. Ближайшую к нам свечу зажег Рыжий. Он сидел на полу, прямо подо мной, в обнимку с Толстым. Табаки в темноте слегка притих. Перестал орать и заговорил нормальным голосом.

— Сегодня времени у нас будет достаточно, но все же давайте начнем.

Сказка Лорда

Однажды он очутился на дороге, в месте, где никак не мог находиться. Отчего-то его это не беспокоило. Что-то странное приключилось с памятью, он ничего не помнил, но откуда-то знал, что попал сюда по доброй воле и должен найти что-то важное.

Он был одет в черное, в рюкзаке у него лежала книга на неизвестном ему языке, зубная щетка в футляре, смена белья, фотоаппарат и блокнот. Записи в блокноте делал он сам, хотя и не помнил, при каких обстоятельствах. Он сильно уставал и на ходу, и стоя, поэтому сидел на обочине дороги, вставая только при виде машин. Голосовал и снова садился, когда очередная машина проезжала мимо. Почему-то совсем не попадалось приличных машин. Прилично выглядящих. Он сидел и от нечего делать листал блокнот, пытаясь разобраться в собственных записях. Они были малопонятны и сопровождались чертежами с множеством стрелок, которые окончательно все запутывали.

Наконец, один из водителей сжалился и согласился подвезти его «только до развилки». На развилке оказалась автобусная остановка, а при ней крохотный магазинчик с двумя столиками, превращавшими его в подобие кафе. Хозяйка магазина обозвала его «бедным, беспамятным прыгунчиком» и бесплатно угостила жареной на свином сале картошкой. Он никогда не ел ничего подобного. От запаха сала мутило, но он был голоден и не хотел огорчать добрую женщину. От нее он узнал, что автобусы отсюда ходят только в трех направлениях, но лишь одно из названий привлекло его внимание.

— Никчемный городишко, — предупредила хозяйка закусочной. — Работы ты там не найдешь, и не надейся.

Он вежливо улыбнулся. Чернолес — название никчемного городишки завораживало.

Городишко действительно оказался никчемным. Но что-то в нем было. Нечто таинственное, не имевшее ничего общего с действительностью. И он остался. Поселившись в ночлежке, перебиваясь случайными заработками и выжидая. Что-то должно было случиться.

Полгода он провел в этом месте, перезнакомился со всеми местными бродягами, со всеми старухами, торговавшими с лотков, и даже с приблудными котами, которыми кишела ночлежка. Жители «Клоповника» делились на постоянных и временных. Постоянных называли пришлыми, временных — перекати-поле. И те, и другие жили сегодняшним днем, никогда не упоминая прошлого и не строя планов на будущее. Прокормиться сегодня — других целей в «Клоповнике» не признавали.

Он подрабатывал во многих местах. Летом найти работу было легче. Он помогал фотографу на речном пляже устанавливать громоздкие конструкции из картона в виде парусников и дельфинов. Помогал двум сестрам, продающим там же всякие безделушки, плести браслеты из разноцветной проволоки и из бисера. По утрам помогал чистить пляж перед закусочной.

Осенью с первыми дождями река стала бурной и грязной, пляж занесло мусором, кафе и закусочные позакрывались. Оставались еще моечная и заправка, но желающих там подработать хватало и без него. Поэтому он заглядывал туда только изредка. В ремонтную мастерскую его не пускали. Ни его, ни кого бы то ни было из пришлых. Детали машин в Чернолесе ценились на вес золота, и в обычной ремонтной мастерской даже имелся свой охранник.

Поэтому он удивился, когда однажды в «Клоповник» явились двое из мастерской и попросили кого-нибудь помочь им с машиной. Удивила его и реакция жителей «Клоповника». Кто успел, спрятался, остальные прикинулись глухими, и, прежде чем он сообразил, что происходит, его уже увели.

Во дворе перед мастерской стояла черная машина. Первая приличная машина, увиденная им за полгода. Первая, не выглядевшая так, словно вот-вот развалится на запчасти. Без заплат, без следов ремонта, без наклеек, скрывающих проплешины осыпавшейся краски. Ему сказали, что он должен ее вымыть. Всего лишь. Шланг валялся здесь же, на земле. Шланг и ведро с двумя губками.

Он понял, что дела его плохи, еще до того, как заглянул в салон. Моечная была в двух шагах. Не имело смысла спрашивать, почему машину не отогнали туда. Это не имело смысла вначале, и еще меньше потом, после того, как он увидел, что творится в салоне. Ему помогли вытащить наружу сидения. И ничего больше. Найдя под резиновым ковриком отрезанный палец, он даже не попытался скрыть свою находку. Просто бросил его в ведро с грязной водой. Дольше четырех часов он отмывал машину от крови, уверенный, что его убьют, как только он закончит работу.

Ночью, в «Клоповнике», Грязнокрыл сказал, что все еще впереди. Что теперь он должен исчезнуть из города. Он и сам это понимал.

— Хочешь, заштопаю тебе рубашку? — спросила Черепашка Квази.

Он роздал свое имущество — электроплитку, чайник, выигранную в лотерею зимнюю куртку, собрал оставшееся в рюкзак и покинул «Клоповник». Жители которого, как ему показалось, вздохнули с облегчением. Теперь им не доведется стать свидетелями его смерти и огорчиться.

Отойдя на приличное расстояние от ночлежки, он присел на низкую ограду возле какого-то дома и стал думать, что делать дальше. Ноги болели все сильнее. Пешком он далеко не уйдет. Голосовать — означало подвергнуть опасности ни в чем не повинных людей. Автобусы отпадали по той же причине. К тому же он был знаком с их возможностями. Передвигались они чуть быстрее бредущей лошади. Оставалось только ожидание. Ему обещали заплатить за мытье машины утром. Когда он не явится за своими деньгами, им не потребуется много времени на то, чтобы отыскать его.

Он знал, что если ему удастся выжить, скрывшись из города, то проведенные здесь месяцы он будет вспоминать как удивительное приключение. Хотя в его пребывании в «Клоповнике» ничего удивительного не было, а ежедневные поиски заработка нельзя было назвать приключением. Или можно? Он попытался вспомнить все, что удивляло его здесь, все, что казалось необычным.

Взять хоть разговоры о Лесе. Впервые он услышал о нем от болтливого алкоголика перекати-поле, который пробыл его соседом одну ночь, не дал поспать и четверти часа, а уходя, подарил электроплитку и компас.

— Это тебе пригодится, приятель, — сказал он. — В любой момент можно очутиться в Лесу, и что тогда? Так по крайней мере будешь знать, где север.

Плитку он оставил девушке, заштопавшей ему перед уходом рубашку, компас лежал где-то на дне рюкзака.

Шуточки о Лесе стали привычными уже через неделю жизни в «Клоповнике». Он научился не обращать на них внимания. Он на многое научился не обращать внимания. На грибы, выраставшие в закутках «Клоповника» за одну ночь, на местных крыс, насвистывавших на бегу, на дивной расцветки перья, которыми играли грустные клоповнические ребятишки. «Кто знает, когда вдруг очутится в Лесу?»

Он закрыл глаза и попробовал очутиться там. Вспомнился запах странных грибов, когда их отдирали от стен. Не так ли пахнет лес? Чернолес.

— Если ты где-то рядом, приди, пожалуйста, — попросил он.

— Не так его надо звать, — сказал ему кто-то.

Он открыл глаза и вскочил в панике.

Вокруг было черным-черно. Ни фонаря, ни освещенного окошка. Только шелест и шорох листьев. И прохлада. Какой не бывает, не может быть ни в одном городе, ни в маленьком, ни в большом. Овладевший им страх превратил ее в холод. Неужели он и вправду желал очутиться здесь? Он обнял свой рюкзак, тупо сожалея об оставленной в «Клоповнике», такой теплой, куртке. Взять компас и оставить куртку, как это глупо. На что ему сейчас знание о том, в какой стороне находится север?

Он начал рыться в рюкзаке, где не было ни куртки, ни фонарика, ни даже коробка спичек, прекрасно понимая, что ничего полезного в нем нет, просто пытаясь чем-то занять себя, чтобы не впасть в панику. Нащупав компас, поднес его к глазам, и с изумлением понял, что видит не только фосфорную стрелку. Он видел весь компас, со всеми делениями. Раскрыв блокнот, он пролистал его. Не так отчетливо, как при дневном свете, а по-другому, но он все-таки видел сделанные в нем записи и мог их прочесть. Лес светился. Не для каждого, но для умеющего видеть в темноте, а он, как оказалось, умел.

Чей-то смешок спугнул его. Оборачиваясь, он, неожиданно для себя самого, повалился в траву и поднялся на ноги в трех шагах от места, где упал, под защитой ближайшего дерева. Проделал он это стремительно и плавно, одним текучим движением. Совершенно неосознанно. А прислонившись к дереву, тут же забыл обо всем. Исходившее от дерева тепло охватило его. Он не просто попал в теплое место, это больше походило на объятие. Дерево обняло его, как умело, успокаивая, защищая, наполняя силой. Забыв о неведомом противнике, он весь отдался этому чувству единения. Прижался к царапающей лицо твердой коре и заплакал.

— Добро пожаловать домой, — сказал кто-то.

Из-за другого дерева вышел человек в майке с надписью: «Йеллоунстонский заповедник» и остановился поодаль. Он улыбался. Или скалил зубы. И, кажется, даже был не совсем человеком. Глаза его отсвечивали в темноте зеленым, как у собаки.

— Здравствуй, Слепой, — сказал ему Лорд, вспомнив все, чего не мог вспомнить последние полгода. — Как ты нашел меня?

Слепой засмеялся.

— Я тебя? Это ты меня нашел, беспамятный!