В ДОМЕ
Бандерлог Лэри, стуча подкованными сапогами, поднимался на второй этаж. Следом, отставая на две ступеньки, шел Конь. Цокот его каблуков сливался с цокотом каблуков Лэри, и этот привычный звук — Лэри любил его в грохочуще-наступательной версии: десять пар копыт, скрип кожи и позвякивание пряжек — сегодня раздражал, вызывая головную боль. Потому что это не было правдой. Звон, стук и напор, но помимо этого ничего, чем можно защититься от настоящей беды. Таковы Логи. Картонные Ангелы Ада. Без мотоциклов, без мускулов, без подлинного запаха самцов. Не вселяющие страх ни в кого, кроме жалких Фазанов. Берущие количеством и шумом. Разверни черную кожу широкоплечей куртки — и найдешь хилое, прыщавое тело. Заверни обратно, спрячь торчащие ребра и тонкую шею, завесь испуганные глаза волосами — получишь Бандерлога. Собери десять штук таких же — получишь грозную стаю. Лавину стучащих сапог и запах спиртового лосьона. Может, испугаешь пару Фазанов.
Лэри понял, что говорит вслух, только когда Конь сзади уважительно охнул: «Ну и мощный депрессняк тебя пробил, старина!» — понял и расстроился еще сильнее.
— Эй, ты не прав, — Конь нагнал его и пошел рядом. — Не такая уж мы мелкая шушера. Нет здоровенных кулаков, зато все про всех знаем. «Владей информацией» — помнишь?
Лэри, конечно, помнил. Этими самыми словами он — вожак Логов — утешал своих соратников во все времена. До того, как все начало разваливаться. До того, как ему самому понадобились утешения. Сейчас выяснилось, что они вовсе не настолько утешительны, как ему казалось. Конь старался. Но в затертых словах больше не было силы.
Лэри пнул урну, попавшуюся на пути, и с ее крышки со звоном слетела оставленная там кем-то пепельница — банка из-под сардин. Он наступил в кучку окурков и побрел дальше, чиркая каблуком о паркет, чтобы избавиться от налипшей жвачки.
— Не стоило вот так вот уходить, — бормотал Конь. — Теперь все разбегутся по спальням. Захотим чего узнать — замучаемся их выковыривать.
— А зачем? — рассеянно спросил Лэри. — И так все ясно. С самыми важными новостями. Не надо быть Логом, чтобы тебя держали в курсе.
Они прошли мимо первой, по привычке замедлив шаг, но тут на Лэри снова накатило, и он перешел в галоп. Конь, встрепенувшись, поскакал следом.
— Эй, притормози! Ты чего?..
Лэри остановился так резко, что Конь налетел на него, и оба чуть не упали.
— У меня теперь свой личный Фазан, — объяснил Лэри с отвращением. — Чего мне их у первой высматривать? Как ни войдешь в спальню — он уже там. Разъезжает, как хозяин. От этого чокнуться можно.
Конь сделал скорбное лицо:
— Ясное дело, можно.
На Перекрестке Лэри плюхнулся на диван и сковырнул с каблука жвачку. Конь пристроился рядом, вытянув тонкие, паучьи ноги. Лэри покосился на него, мимолетно ужаснувшись: «И я такой же тощий? Похожий на метлу?»
Не подозревая о нехороших мыслях друга, Конь с комфортом развалился, откинувшись на спинку дивана.
— Он ползает, как кусок дерьма, — пожаловался Лэри. — То есть вообще никак. Смотреть противно. Вот спрашивается, почему я должен все время смотреть на такое и мучиться?
— Балованный ты, — вздохнул Конь. — Ваши колясники — не колясники, а черти какие-то. Пожил бы у нас в Гнезде…
Проблемы Гнезда Лэри не трогали. Его расстраивало нежелание Коня понять простые вещи. И посочувствовать.
— Конь, — сказал он. — Ты все понимаешь. Только не хочешь. Добыча Лога не должна разъезжать по его логову.
Сказав это, он тут же усомнился. Логово Лога? По идее, у Логов его не бывает. Потому что в своем логове Лог уже не Лог.
Запутавшись, Лэри мотнул головой.
— У меня из-за него какие-то особенные прыщи. Звери, а не прыщи. Это нервное.
Конь сочувственно крякнул. У Лэри все прыщи были особенные. Взрывы и воронки от взрывов, извергающиеся вулканы и кратеры вулканов. Что угодно, только не простые прыщи. Конь в прыщах разбирался, у него самого их было немало. Слегка помогали спиртовые примочки и совершенно не помогали мази, а Лэри не помогало ничего и никогда, потому что от взрывов на лице спасения не бывает. Конь осмотрел близлежащие кратеры, не заметил никаких перемен к худшему, но говорить об этом не стал.
— Я сегодня дал ему по морде, — сообщил Лэри безрадостно. — Утром.
Конь заерзал:
— И чего?
— Ничего, — передернулся Лэри. — Утерся.
— А остальные? — с интересом спросил Конь.
— Тоже ничего, — совсем с другой интонацией произнес Лэри.
— А повод?
— Он весь — один сплошной повод.
Они замолчали. Две длинные, тощие фигуры в черной коже сидели нога на ногу. Каждый покачивал в воздухе остроносым сапогом. Сзади их можно было бы перепутать, если бы не белая грива Коня, стянутая в хвост.
— Помпей сказал… — начал Конь осторожно.
— Пожалуйста, не надо, — скривился Лэри. — Знать не желаю, что он там сказал. Успеем еще наслушаться.
— Ты что имеешь в виду? — удивился Конь. — Что он сумеет? Не факт.
Лэри только вздохнул.
— Не надо меня утешать. Я уже смирился.
Конь подергал губу.
— Черт, Лэри, — сказал он возмущенно, — ты просто не имеешь права так думать! Нельзя быть таким… непатриотом. Я бы на твоем месте себе такого не позволял.
Лэри уставился на Коня:
— Ты это серьезно? — спросил он. — При чем тут патриотизм? Нас десять, а их двадцать с лишним. Ты считать умеешь?
— Иногда один воин стоит десяти, — высокопарно заметил Конь.
Лэри посмотрел на него с жалостью.
— Ты считать умеешь? — еще раз спросил он.
Конь промолчал. Порывшись в карманах, достал карамельку и протянул ее Лэри. В открытое окно порывом ветра швырнуло горсть сухих листьев. Конь подобрал один упавший и, почесывая переносицу, принялся его рассматривать.
— Осень, — сказал он, поднеся скрученный лист к носу Лэри. — До следующего лета еще уйма времени. Помпей не из старых, но мы-то с тобой знаем…
— Что ничего по-настоящему страшного не случается до последнего лета, — со слабой улыбкой закончил за него Лэри. — Эх, Конь, только это меня и держит. Не то я бы, наверное, уже спятил.
Конь раскрошил жухлый лист и отряхнул ладонь.
— Ну так не забывай, — попросил он.
КУРИЛЬЩИК
О цементе и непостижимых свойствах зеркал
В четвертой нет телевизора, накрахмаленных салфеток, белых полотенец, стаканов с номерами, часов, календарей, плакатов с воззваниями и чистых стен. Стены от пола до потолка расписаны и забиты полками и шкафчиками, рюкзаками и сумками, увешаны картинами, коллажами, плакатами, одеждой, сковородками, лампами, связками чеснока, перца, сушеных грибов и ягод. Со стороны это больше всего похоже на огромную свалку, карабкающуюся к потолку. Кое-какие ее фрагменты туда уже добрались и закрепились, и теперь раскачиваются на сквозняке, шелестя и позвякивая, или просто висят неподвижно.
Внизу свалку продолжает центральная кровать, составленная из четырех обычных и застеленная общим гигантским пледом. Это и спальное место, и гостиная, и просто пол, если кому-то вздумается срезать путь напрямую. На ней мне выделили участок. Кроме меня здесь ночуют Лорд, Табаки и Сфинкс, так что участок совсем маленький. Чтобы на нем заснуть, требуются специальные навыки, которые у меня еще не выработались. Через спящих в четвертой перешагивают и переползают, ставят на них тарелки и пепельницы, прислоняют к ним журналы… Магнитофон и три настенные лампы из двенадцати не выключаются никогда, и в любое время ночи кто-нибудь курит, читает, пьет кофе или чай, принимает душ или ищет чистые трусы, слушает музыку или просто шастает по комнате. После Фазаньего отбоя ровно в девять такой режим переносится с трудом, но я очень стараюсь приспособиться. Жизнь в четвертой стоит любых мучений. Здесь каждый делает, что хочет и когда захочет, и тратит на это столько времени, сколько считает нужным. Здесь даже воспитателя нет. Люди четвертой живут в сказке. Только чтобы понять это, надо попасть сюда из первой.
