— Без меня… улететь без меня… — пробивался сквозь эту темноту срывающийся, ломкий от горечи голос, и звуки его запутывались в волосах Асмура, покрывали бархатистым щекочущим налетом его лицо. — Без меня, без меня, без меня!..
Он срывал с себя эти нежные, душистые руки, на прикосновение которых не имел права, но тут же возникали губы — терпкие, своевольные, без конца твердящие одни и те же слова, смысл которых ровно ничего не значил; и еще успевали они жаркой и влажной чертой повторить каждый изгиб его бровей, губ, подбородка, навеки запечатляя в памяти контур его лица.
Но и ее губы не принадлежали ему.
— Ты сошла с ума, Сэниа, ты сошла с ума… — бормотал он потерянно и отталкивал ее, но его слова тоже ровным счетом ничего не значили, потому что она лежала у него на руках, и он привстал на стременах и ощупью спустился с седла, держа ее так бережно, словно мог пролить; и, коснувшись сапогом земли, он уже не помнил ни о долге, ни о чести — остались только прикосновения к ее лицу, и он отыскивал губами ее ресницы, и они опускались — колкие соленые лучики, прикрывающие ненужные в такие минуты глаза; мир сузился до касаний и шепота, до бестелесности кожи и рвущегося остановиться дыхания, и только одному не было места в этом мире любви — зрению.
Потому что крэги, слившись в одно, парили в звездной вышине, а без крэга человек на Джаспере слеп, как крот.
— Мы оба сошли с ума, Сэниа, — шептал Асмур, опускаясь на колени в густую траву, и кони взметнули ввысь свои крылья, воздвигая над ними живой пепельно-розовый шатер.
И в этот миг прозвучал голос:
— Берегись, Алхимик!
Союз по завещанию
Голос мог принадлежать только Леснику — единственному его другу, попечителю королевских садов. Сэниа, услышав предостерегающий крик, еще сильнее прижалась к Асмуру, словно прикрывая его своим телом, и он с удивлением почувствовал у ее бедра компактную кобуру портативного десинтора.
— Крэг! Асмур-крэг! — крикнул он, беспомощно озираясь в непроглядной незрячести.
— Нет, нет, — зашептала Сэниа, — пока я с тобой, они ничего не смогут сделать…
Значит, она догадывалась, о ком предупреждал Лесник. Асмур схватил девушку в охапку и вытянул вперед руку — теплая чешуя тотчас же придвинулась к его ладони. Он ощупью перебросил гибкое тело через седло, и тут же тугая масса перьев невесомо обрушилась на него сверху, и мир вокруг вспыхнул мерцающим лунным светом — глаза крэга стали его глазами. Он увидел мону Сэниа, вздернувшую поводья его вороного — черные волосы, выбившиеся из-под сиреневого перьевого покрывала, метались по гриве — и конь не противился ей, прижав чешую, хотя до сих пор никто, кроме Асмура, не мог даже приблизиться к бешеному животному.
В руке принцессы мертвенно поблескивало грозное и запретное оружие, и сразу же за нею, влитые в седла, высились три ее старших брата.
Асмур стремительно обернулся — остальные принцы стояли у него за спиной.
Он сам мог исчезнуть почти мгновенно, бежать к своим кораблям, и он успел бы сделать это прежде, чем кольцо царственных братьев сомкнется — но здесь еще был его конь и была его мона Сэниа…
Нет, не его.
И тем не менее он готов был скрестить оружие с любым, кто посмел бы ему об этом сказать. Он принял отказ от короля, но не позволил бы повторить его даже принцу.
— Мой меч не привык ждать, — проговорил он хрипло и высокомерно. Словно в ответ на его слова, палево-седой крэг, прошелестев бессильными крыльями, опустился на ножны, цепко обхватив их когтями. Теперь Асмур не мог обнажить оружия.
— Буду стрелять! — крикнула мона Сэниа. — И я не промахнусь, вы меня знаете!
Братья ее знали. Асмур — тоже.
Но материнский крэг встряхнул головой, так что седой венчик поднялся над нею, точно рыцарский плюмаж, и издал укоризненный клекот. Это подействовало эффективнее, чем угроза Ее Своенравия.
Действительно, трудно было найти грех страшнее, чем поднять смертоносное оружие на человека. Но ранить крэга — это было самым позорным, несмываемым грехом.
Принцы осадили коней.
— Эрл Асмур! — прокричал один из тех, кто стоял за спиной моны Сэниа, кажется, самый старший. — Ты знаешь, что исполняющий Уговор неприкосновенен. Сколь бы мы ни чувствовали себя оскорбленными, не нам, принцам крови, нарушать законы Джаспера. Поэтому мы разрешаем тебе удалиться. Полночь миновала, а предначертание указало тебе начать свой путь до рассвета. Ступай с миром, но помни: если, вернувшись, ты приблизишься к нашей сестре ближе, чем на расстояние взгляда и голоса, мы будем драться так, как велит фамильная честь — без крэгов, на звон шпаги.
— Я не менее вашего чту Уговор и чту законы Джаспера, — тяжело проговорил эрл Асмур, который задыхался от бешенства. — И все же помните, высокородные принцы, что, выполнив свой долг перед крэгом моей матери, я вернусь и скрещу шпагу или кинжал, рапиру или меч по выбору с любым из вас, независимо от того, удостоит ли снова меня принцесса Сэниа слова или взгляда!
— А теперь слушайте меня! — разнесся над ночными полями звенящий голос моны Сэниа. — В отличие от вас я плюю и на Уговор, и на все законы Джаспера — кроме того единственного, который позволяет королевским дочерям по собственной воле выбирать себе мужа. Вы не хотите брать на себя обузу ленных владений — хороши братцы! Что ж, в таком случае вы мне больше не родня. Асмур! — она нагнулась с седла и положила ему на плечо маленькую руку, опушенную аметистовыми перьями. — Ты забыл о старинном обычае — брать в жены по завещанию. Тогда на них, на этих каплунов, жиреющих в Диване, не ляжет никаких обязательств — даже если ты не вернешься. Ну!
Он с тоской поглядел в ее лицо — узкое страстное лицо, обрамленное черными прядями, выбивающимися из-под фламинговой шапочки; когда-то он любил это лицо, эту девочку, не сводившую с него очарованных глаз на ее первом турнире… Но видят древние боги, как он устал от ее сумасшедшего нрава! Пусть она права и у него душа крэга, но он уже ничего не желает, кроме покоя… И сейчас, когда она завладела, между прочим, его конем, встала между ним и исполнением Уговора, он вдруг отчетливо понял, что гораздо сильнее любил бы ее… в воспоминании.
— Мона Сэниа, — проговорил он как можно мягче. — Высокородная мона, вы разгневаны на братьев и готовы отречься от родства с ними, но вы забыли о своем отце!
Звук его голоса произвел не примиряющее, как он рассчитывал, а прямо противоположное действие: от любви и горя Сэниа потеряла голову.
У нее все получалось чересчур, а уж это — и подавно.
— Асмур, я ничего не повторяю дважды! Ты сейчас же возьмешь меня в жены по завещанию, или… — она оглянулась, пытаясь найти что-нибудь, чем можно было бы напугать самого Асмура.
Ничего такого, естественно, не нашлось. Тогда она медленно подняла руку с маленьким десинтором до уровня своего лба. И рука ее не дрожала.
— Асмур, — сказала она очень просто, — если ты этого не сделаешь, я пристрелю крэга. Своего крэга.
Он рванулся к ней, пытаясь перехватить руку, но Сэниа оказалась проворнее — вскочив на ноги, она вытянулась во весь рост и теперь стояла на спине его вороного, освещенная тремя лунами, с рукой, поднятой ко лбу.
Принцев как ветром сдуло с седел — все разом очутились на земле, а один — кажется, самый младший — отвернулся и прижался лицом к гриве своего коня. Не было еще такого на Джаспере за все полторы тысячи лет действия Уговора, чтобы кто-нибудь поднял руку на своего крэга.
На себя — бывало.
Но принцесса Сэниа грозила невиданным.
— Тарита-крэг, поводырь моей матери! — прорычал Асмур голосом, которому больше бы пристало проклятье, чем брачная клятва. — Перед тобой, старейшим из всех, я, эрл Асмур, последний из рода Муров (это были единственные слова, которые ом произнес с удовольствием), беру в жены мону Сэниа, ненаследную принцессу, отрекшуюся от королевской крови, и буду ей мужем до своего смертного часа, а если её дни продлятся дольше моих, то завещаю ее со всеми владениями тому… тому, кто первый коснется губами ее лба. Я поклялся.
