1962 г.
***
Я весь набальзамирован войною.
Насквозь пропитан.
Прочно.
Навсегда.
Рубцы и память ночью нудно ноют,
А днём кружу по собственным следам.
И в кабинет начальства – как в атаку
Тревожною ракетой на заре.
И потому так мало мягких знаков
В моём полувоенном словаре.
Всегда придавлен тяжестью двойною:
То, что сейчас,
И прошлая беда.
Я весь набальзамирован войною.
Насквозь пропитан.
Прочно.
Навсегда.
1963 г.
Фронтовые дороги
Грунтовые, булыжные – любые,
Примявшие леса и зеленя,
Дороги серо-голубые,
Вы в прошлое уводите меня.
Вы красными прочерчены в планшетах –
Тем самым цветом – крови и огня.
Дороги наших судеб недопетых,
Вы в прошлое уводите меня.
В пыли и дыме, злобою гонимы,
Рвались дороги в Кенигсберг и в Прагу.
Дороги были серо-голубыми,
Как ленточки медали 'За отвагу'.
1970 г.
***
Я изучал неровности Земли –
Горизонтали на километровке.
Придавленный огнём артподготовки,
Я носом их пропахивал в пыли.
Я пулемёт на гору поднимал.
Её и налегке не одолеешь.
Последний шаг. И всё. И околеешь.
А всё-таки мы взяли перевал.
Неровности Земли.
В который раз
Они во мне как предостереженье,
Как инструмент сверхтонкого слежения,
Чтоб не сползать до уровня пролаз.
И потому, что трудно так пройти,
Когда 'ежи' и надолбы преграды,
Сводящие с пути, куда не надо,
Я лишь прямые признаю пути.
1970 г.
Долгое молчание
Стихи на фронте. В огненной реке
Не я писал их – мной они писались.
Выстреливалась запись в дневнике
Про грязь и кровь, про боль и про усталость.
Нет, дневников не вёл я на войне.
Не до писаний на войне солдату.
Но кто-то сочинял стихи во мне
Про каждый бой, про каждую утрату.
И в мирной жизни только боль могла
Во мне всё том же стать стихов истоком.
Чего же больше?
Тягостная мгла.
И сатана во времени жестоком.
Но подлый страх, российский старожил,
Преступной властью мне привитый с детства,
И цензор неусыпно сторожил
В моём мозгу с осколком по соседству.
В кромешной тьме, в теченье лет лихих
Я прозябал в молчании убогом.
И перестали приходить стихи.
Утрачено подаренное Богом.
