десятилетия унижений! Имя героя, приведшего свой народ к господству, будет начертано на всех священных столбах, рядом с именами славных воинов прошлого…
Пламя грядущих побед разгоралось в могучей груди Гром-Шога, поддерживало его силы, наполняло душу неистовым дикарским весельем. Погасло оно лишь несколько часов спустя, когда на фоне бледного рассветного неба он увидел дым, поднимающийся от становища.
Слишком много дыма.
Слишком много.
Гром-Шог не верил до последнего, отгонял прочь любые мысли, заставлял себя бежать. Но потом родное поселение раскинулось перед ним, и страшная правда ударила по глазам раскаленным прутом – только боль, пожиравшая щеку, помогла ему удержаться на ногах.
– Кувалду мне в противовес! – прокряхтел изумленный гном. – Оно и сюда добралось!
Сбросив коротышку наземь, словно вещевой мешок, орк вошел в становище. За обугленными кольями рухнувшего частокола, среди мешанины из поваленных шатров и изрубленных тел возвышался шест со знаменем его каганата – тем самым знаменем, перед которым он, Краазг и Ур-Сарш трижды прокричали имя бога войны, призывая даровать им победу. Погнутые доспехи погибших были покрашены в цвета его племени, а искаженные мертвые лица под измятыми шлемами принадлежали его друзьям.
В загонах жалобно блеяли голодные козы, среди обгоревших остатков шатров стояли плотно закрытые сундуки, не попадалось чужой раскраски на латах – это не могло быть грабительским набегом враждебных соседей. Сутки назад, а может, и прошлым вечером, когда Гром-Шог в степи подыскивал место для привала, здесь началась бойня. Беспричинная, бессмысленная. Безжалостная.
Оглушенно озираясь, он наступил на что-то твердое и круглое. Всего лишь метательный керн. На шершавом каменном боку – засохшая кровь и немного волос. Древнее безумие, выпущенное на свободу гномами, заставило орков забыть прежние обычаи.
Скрипя зубами от гнева и отчаяния, Гром-Шог зашагал туда, где торчал, похожий на скрюченные пальцы покойника, остов его шатра.
Скалогрызу почти удалось придумать, как избавиться от ненавистной веревки, когда зеленокожий великан вернулся. Повязки на его лице больше не было, и сквозь кривую дыру в щеке виднелись зубы. В правой руке он держал устрашающего вида изогнутый нож, а левую сжимал в кулак так, что побелели костяшки.
– Убьешь меня, Рваная Морда, – спокойно сказал Скалогрыз, не отрывая глаз от лезвия ножа. – Может, и правильно… все умерли, я остался. Зачем мучиться дальше?
Нагнувшись, орк без усилия перепилил путы на запястьях и щиколотках. Потом протянул к гному левую руку, разжал кулак. На широкой зеленой ладони лежали костяная игла и толстая шелковая нить.
Глава II
Близнецы
Великий магистр визгливо, надрывно хохотал, вцепившись обеими руками в копье, пригвоздившее его к трону. Мелко дрожали обвисшие складки на тощей старческой шее. Из неестественно растянутого рта толчками выплескивалась кровь, отчего смех то и дело сменялся хриплым бульканием. Ногти магистра оставляли на гладкой поверхности древка длинные белые борозды.
За высокими стрельчатыми окнами покоев небо закрыли птицы: тучи ворон и сов бились в стекла, пытаясь ворваться внутрь, стремясь забрать то, что принадлежало им по извечному праву. На их крыльях душа магистра должна отправиться в бездну.
Рихард не слышал птиц, все вокруг заполнял захлебывающийся хохот пришпиленного к трону мертвеца. Он знал, что произойдет дальше. Он уже видел этот сон. Ночь за ночью ему являлись костлявые бледные пальцы, скребущие по деревянной смерти.
Голова магистра запрокинулась, рот невероятно широко распахнулся, изнутри, распирая хлипкое горло, ломая хрупкие челюсти, вместе с лающим смехом выползало нечто черно-красное, пузырящийся комок перьев и рваной плоти. Рихард чувствовал, как от привычно-невыносимого зрелища к горлу подступает тошнота, но не имел возможности ни уйти, ни отвернуться. Сны не дают нам свободы воли. У них другая задача.
Ворона, выбравшаяся из убитого магистра, расправила мокрые крылья, уставилась блестящими глазами на рыцаря, который прекрасно помнил, что она должна сказать.
– Аррр-грррим! – каркнула птица. – Гаррр-грррим!
От ее резкого, пронзительного голоса Рихард вздрогнул.
И проснулся.
