зеленый хвост — разглядеть получше. На самом кончике хвоста торчат три острых шипа. Отец говорит, что это жало. Он сказал, чтобы я размахивала хвостом поосторожнее, не то ужалю нечаянно себя или его.
Я провожу пальцем по переливающимся чешуйкам вокруг твердых черных шипов. Чешуйки мне нравятся.
Они так красиво блестят в последних лучах солнца. Интересно, а зачем нужно жало? Я аккуратно притрагиваюсь к нему пальцем…
День четвертый
Я сижу у камина в маленьком красном домике, забавляюсь кончиком своего хвоста и извожу отца вопросами. Он отвечает уклончиво, уходит в сторону, как мои пальцы уходят подальше от кончика жала. Теперь я осторожна. В жале у меня сонный яд. Когда я укололась, то проспала полдня.
Я хорошо запомнила этот урок.
— Папа, а почему у тебя нет хвоста? — спрашиваю я.
На все такие вопросы отец отвечает одинаково.
— Ты — особенная, а я — нет. Понимаешь, Кимера, люди — они обычные. А у тебя есть дело жизни, предназначение. Хвост и крылья помогут тебе его исполнить.
— Как? — Я хмуро смотрю на жало и встряхиваю хвостом, пытаясь сделать так, чтобы он оказался у меня за спиной. Ничего не получается, только чешуйки переливаются в отблесках от камина.
— Я тебе объясню, когда ты будешь готова.
От обиды к щекам приливает кровь, но отец наклоняется вперед, касается ладонью моего лица, и я подаюсь вперед, принимая ласку. Это место нравится мне все больше — изъеденные временем деревянные стены, высокие живые изгороди, сад с розами. Даже башня за нашим домиком и та кажется мне старым другом.
Я почти все время смотрю на отца — на человека, который меня создал, — и запоминаю каждую линию, каждую черту его лица. Оно почти такое же старое, как стены, но излучает доброту и такое тепло, с которым не может тягаться никакой камин.
В комнату влетает бурая собачонка с воробьиными крылышками. Она сердито тявкает и приземляется рядом с отцовым мягким креслом. Это Пиппа. Отец говорит, что она птицтерьер.
А по-моему, она вкусняшка.
Впрочем, нет, я должна быть похожа на человека, а люди не едят птицтерьеров и терьеров, и вообще не едят зверей, которых держат у себя в доме.
Пиппа держится от меня подальше и осмеливается находиться в одной со мной комнате только в присутствии отца. Я раздражена. Взмах хвоста. Хочу есть.
Бабах!
С полки у нас за спиной падает книга. Та самая, которую отец подарил мне в первый день жизни. Обложка потерлась по краям, но истории в книге просто чудесные — про магию, про жизнь, про тайны. Отец говорит, что это волшебные сказки. Я должна их знать. Я встаю — осторожнее, осторожнее, — и поднимаю книгу. Я никак не могу полностью подчинить себе все тело, и отца это беспокоит. Я ставлю книгу на полку и вытираю грязные руки о платье.
Не хочу, чтобы отец переживал. Он пять раз пытался меня оживить, и удалось это ему только однажды.
Я не спрашивала, что случилось с другими моими телами. Пока мне хватает того, что я живая и сильная, хотя, конечно, могла бы быть и половчее.
Отец создал меня ради дела — благородного дела, утверждает он, — и дал мне хвост змеи, крылья исполинского ворона, кошачьи глаза и когти. К его глубочайшему разочарованию, летать я покуда не научилась. Зато отлично умею сбивать вещи с полок.
Отец так много ради меня перенес, и я надеюсь, что оправдаю его ожидания.
— Сядь, Кимера. Когда ты ходишь, Пиппа нервничает, — говорит отец и похлопывает по сиденью стула напротив.
Пиппа выкручивается у него из рук, будто опять хочет взлететь.
Я скалю зубы и шиплю на нее, но сажусь аккуратно — так, наверное, садятся настоящие леди. Пиппа взлетает под потолок. Я хихикаю.
