отделявшего тропинку у озера от большой проезжей аллеи. Когда я выходил на нее, меня окликнул грубый голос:
– Эй, послушайте, нельзя ходить по газонам!
Это, наверное, был только что встреченный мною сторож, но я притворился, будто не слышу. У меня не было никакого желания рассказывать этому ретивому служаке только что происшедшее со мною. Мой обидчик находился уже далеко, и было мало шансов поймать его. В случае же, если бы сторож и я догнали его, последовала бы процедура докучных формальностей. Самое благоразумное было позволить ему убежать, тем более что приближался час моего обеда и вскоре должен был наступить час отхода моего поезда. Не время хлопотать об аресте в вечер отъезда. Кроме того, я дешево отделался от угрожавшей мне опасности. Разве это было не самое главное?
Направляясь к Порт Дофин, я все время размышлял о только что происшедшем. Приключение – а случай со мною был, конечно, приключением – принадлежало к числу довольно необычных. Первая его странность заключалась в том, что я был предуведомлен о нем каким-то смутным предчувствием. Неожиданное и непредвиденное, на которое, как мне казалось, я имею право, вдруг проявилось резким и несколько грубым способом, и его первое проявление имело место как раз на пороге новой жизни, которую я собирался начать. Не было ли оно, таким образом, указанием, что моя новая жизнь будет полна перипетий и событий? Это было совсем не то, что я мог предполагать, и вы согласитесь со мною, когда я изложу вам будущее, которому я покорился. Словом, только что я довольно неожиданно познакомился с необычайным, представшим мне, должен сказать, в форме весьма банальной, именно – в форме ночного нападения. Да действительно ли событие, участником которого я только что был, заслуживало названия 'драматическое'?
Прежде всего, кое-как восстанавливая в своем сознании силуэт моего обидчика, я не мог признать у него классической внешности бродяги и анаша. Человек этот, с его кожаною курткою, имел, скорее, вид шофера автомобиля, и голова его была обнажена. Между тем бродяги и апаши редко действуют с обнаженною головою. В этом случае лицо ваше запоминается, между тем как фетровая шляпа или кепка помогают скрыть верхнюю часть лица. Далее, мой обидчик, наверное,не был профессионалом, потому что в его нападении не хватало метода. Место было выбрано неважно, слишком близко от проезжей аллеи. Кроме того, ему легко было напасть на меня сзади или сбоку, ударить меня в спину и, ограбив, столкнуть в озеро. Зачем это нападение спереди, с ножом, занесенным одною рукою, я электрическим фонарем в другой руке? Тут было что-то театральное, сцена из смеси или фельетона. Я имел дело, следовательно, не с профессионалом, но с любителем, может быть, даже с шутником. Не хотел ли он просто испугать меня, не столкнулся ли я с сумасшедшим? В таком случае я избежал действительной опасности.
Впрочем, зачем мне было избегать ее? Что за жизнь предстоит мне теперь? Не означал ли жест этого человека, что я должен бы избавиться от нее? Кто же сказал вам, что я об этом не думал, да только у меня не хватило мужества! Легко сказать кому-нибудь: 'Тебе нечего больше делать в этом мире. Уничтожь себя'. Легко советовать самоубийство другому. Если бы я спросил поочередно людей, которых я сейчас увижу за столиками ресторана, о том, что мне надлежало бы сделать, то я хорошо знаю, каков был бы их ответ. Да, я хорошо знал тоже, что я был тем, кого принято называть конченым человеком, и все же темная сила, темная надежда 'чего-то' толкали меня жить – своеобразная вера в тот таинственный долг, который делает нам судьба и уплаты которого мы ожидаем, вопреки всем разумным доводам…
Вы хорошо знаете зал ресторана Лаплас, так что мне не стоит описывать его вам. Он дает прекрасный – элегантный и уютный – фон современной жизни. Чтобы получить доступ туда, нужно принадлежать к числу так называемых привилегированных. Это дорогое место, которое не посещается людьми с легкими кошельками. В тот вечер зал имел свой обычный вид. Летом кли-ентела его состоит большею частью из случайных людей и иностранцев. В октябре сезон возобновляется. Метрдотели исполняли свои обязанности серьезно, а не с тою презрительною снисходительностью, которую они проявляют в течение мертвого сезона, когда они выказывают плохо скрытое пренебрежение к обедающим, которые вместо того, чтобы следовать моде и отправиться вкушать прелести Довиля или Динара или наслаждаться охотою и другими развлечениями в замке, продолжают мять асфальт парижских тротуаров, не желая подчиняться обычаю летнего отдыха на лоне природы. Итак, в этот вечер ресторан снова обрел свою обычную физиономию. Много столиков было уже занято. Мне, однако, удалось найти свободный по своему вкусу. Сев за него, я принялся наблюдать присутствующих.
Благодарение случаю, я не замечал ни одного знакомого лица. Это одиночество было как бы знаком уединения, в котором мне отныне предстояло жить. Мне казалось, что я перестал уже быть тем, кем я был раньше. Расстояние, которое отделяло меня от моего прошлого, обращало меня в призрак самого себя. Но согласятся ли метрдотели прислуживать людям такого рода? Мое новое положение было, вероятно, ощутимо только мне одному, потому что вскоре передо мною на столе дымился великолепный суп, за которым аккуратно последовали другие заказанные мною блюда. Мало-помалу мною овладели тысячи воспоминаний из моего прошлого и перенесли меня в ту эпоху, когда я был одним из завсегдатаев заведения. При этих воспоминаниях я становился снова живым и переставал считать себя окончательно невосприимчивым по отношению ко всему, что было некогда моею жизнью, как если бы нападение человека из Булонского леса обратило меня в бесчувственное тело, распростертое на дорожке, окаймляющей озеро… Итак, я был еще человеком, похожим на других. Я мог приказывать, чтобы мне было подано такое-то блюдо или такое-то вино, мог встать, поговорить с этим господином направо, мог, если мне заблагорассудится, дать пощечину тому-другому господину, подойти к той женщине, которая снимала свое пальто у входа в зал и смеялась. В зале было некоторое количество ей подобных, сидевших за различными столиками, и все они были элегантны и нарядны. Я разглядывал их с внезапно вспыхнувшим интересом. Я смотрел на них теми же глазами, какими смотрел на них раньше. Должен, кстати, отметить одну особенность моей натуры и моего характера. Есть люди, у которых при виде красивой и нравящейся им женщины тотчас же начинает разыгрываться воображение. Я вовсе не имею в виду говорить при этом о физическом желании; испытываемое ими впечатление совсем другого рода. Близкое или далекое присутствие женщины рождает в их уме то, что я охотно назвал бы атмосферою приключения. Они считают, что женщина является в их жизни сигналом ряда более или менее романических обстоятельств, которые преобразят их жизнь и сделают ее драматическою, трагическою и химерическою, если только не поведут их прямою дорогою к счастью. Женщина приводит таких людей в удивительное состояние иллюзии или транса, вследствие чего случается, что они утрачивают способность пользоваться средствами, которые позволили бы им завоевать ее, и вместо того, чтобы действовать, ожидают обладания ею от какого-то чудесного вмешательства случая.
Признаюсь, я никогда не замечал у себя этой только что описанной мною особенности, которую мне довольно часто приходилось наблюдать у других. Что касается женщин, которых я имел, то при завоевании их я никогда не рассчитывал ни на какую внешнюю помощь: обладанием ими я всегда был обязан более или менее верной оценке возможностей этого обладания. Я очень отчетливо сознавал, что одни из них ускользнут от моих домогательств, другие же, напротив, по всей видимости, окажутся чувствительными к ним. В этом отношении я почти не ошибался.
В любви, или по крайней мере в любовной тактике, я всегда был реалистом. Я имел женщин, которых практически мог иметь и логически должен был иметь. Благодаря этому мои любовные воспоминания не содержат ничего романического. Прибавлю, что они не содержат также ничего мучительного. Возможно, что мне приходилось страдать от некоторых женщин, но эти страдания никогда не принадлежали к числу тех, что оставляют в памяти неизгладимые следы. Правда, женщины никогда не давали мне также того опьянения чувств и сердца, которое испытываешь от них, когда они достаются не как награда за расчетливо веденную осаду, но как чудесный подарок жизни.
Я передаю эти подробности и позволяю увлечь себя этими отступлениями лишь для лучшего доказательства того, что я был вовсе лишен качеств, присущих герою романа или делавших бы меня человеком исключительным. Я знавал самые фантастические жизни, но моя не принадлежала к их числу. Я покорно принимал свою ординарную жизнь и, однако, в самой глубине своего существа не мог заглушить мысль, что напоследок судьба подарит меня приключениями, если только, как я верил, известная часть их должна выпасть на долю каждой человеческой жизни. Втайне я был глубоко убежден, что эта часть рано или поздно достанется мне, каковы бы ни были условия жизни, в которых я буду находиться. Куда бы я ни забрался, судьба сумеет настигнуть и схватить меня, когда сочтет это нужным. Она может захватить меня за
