Мама всплеснула руками и запричитала:
– Что же ты, дуреха, такого гостя – и в печной угол привела?
– Не ругай ее. Я сам приказал, – вступился за меня градоправитель, – слыхал я, что у моего поверенного гениальный счетовод, но вот уж не думал, что это женщина, да еще и невольница! Покажи-ка мне, как ты счет ведешь.
– Сию минуту, – ответила мама и бросилась к буфету за расходной тетрадью.
Градоправитель полистал, почитал, качая головой да хмыкая, потом улыбнулся и проговорил, возвращая тетрадь:
– Ценный ты работник, к себе бы в ратушу забрал, да долг у нас большой по пошлине, придется амнистанцу отдать. Вы собирайтесь, а я с Прожирани переговорю. Лишнего не берите, больше двух дней у меня не пробудете, а там новый хозяин о вас позаботится.
Господин Прожирани был весьма недоволен тем, что придется расстаться со своими невольницами, но перечить градоправителю не решился. Только намекнул на премию, чтобы возместить убытки от покупки новых работниц.
Вечером Юнила и Агуста покинули дом, в котором провели двенадцать тяжелых, но по справедливости не таких уж и страшных, как могло бы быть, если бы они попали в другое место, лет.
От монотонного покачивания кареты, везущей их в дом градоправителя, Юна уснула, положив голову на плечо матери. Агуста смотрела в окно невидящим взглядом и гадала, что же принесет им завтрашний день. По щеке женщины скатилась слезинка, за ней еще одна.
– С днем рождения, доченька, – прошептала Агуста, погладив безмятежно спящую дочь по щеке огрубевшими от работы пальцами. – Возможно, этот день рождения принесет нам спасение… или погибель.
Юна пошевелилась, устраиваясь поудобнее, но не проснулась. Она в этот момент была очень далеко от Антирона, во сне вернувшись в то утро, когда собиралась на аттракционы.
– Приехали! – разбудил меня выкрик кучера.
Выбравшись из кареты, мы оказались на большом, залитом лунным светом дворе.
– Поторапливайтесь! – прикрикнул возница, отгоняя нас от кареты, чтобы увезти ее под навес.
Мы стояли перед входом в огромный, намного больше, чем у господина Прожирани, дом или даже дворец!
– Подержи, – сказала мама, передавая мне свой узелок с вещами. – Схожу разведаю, что к чему.
И мама смело пошла к двери. Я же держала наши вещи и боялась даже пошевелиться.
– А это что у нас тут за красавица? – спросил высокий парень, выскакивая у меня из-за спины, как чертик из табакерки.
– Юнила, – представилась я.
– Родо, – ответил парень. – Я помощник конюха, а ты?
– А нас с мамой градоправитель собрался кому-то подарить, – призналась я.
– Ух ты! И кому же? – заинтересовался Родо.
– Я точно не знаю, но вроде бы какому-то амнистанцу, – пожала плечами.
– Везунчики, – протянул парень.
– Почему? – спросила я, поглядывая на дверь, за которой скрылась мама.
– Так у них же невольников нет! Вас подарят, а новый хозяин отпустит, – пояснил помощник конюха.
Отворилась дверь, из нее выглянула мама и позвала меня.
– До встречи, Родо, – попрощалась я и побежала к ней.
Нам выделили почти такую же комнатку, в какой мы с мамой жили у господина Прожирани. Две узкие, грубо сколоченные кровати, один стул, стол и два сундука у кроватей. Здесь только окно было чуть больше, чем в нашей прежней каморке. Но вид из него был такой же – на стену заднего двора. Нам ничего не объяснили, не сказали, что делать, просто оставили в комнате до распоряжений господина.
– Ложись спать, Юна, – проговорила мама, укладываясь на кровать прямо в одежде.
Я поступила точно так же, но спать совсем не хотелось. В душе, словно отголосок из детства, поднималось предчувствие чего-то волшебного.
– Мама, – позвала я.
– М-м-м? – вопросительно промычала она в ответ, даже не повернувшись.
– Как думаешь, у нас все будет хорошо? – спросила взволнованно.
– Спи, – приказала мама и добавила чуть позже на нашем родном языке: – У нас обязательно все наладится.
Мы очень редко говорили на родном языке. Господин Прожирани сильно бранился на это, и мама только изредка заставляла меня повторять слова, чтобы я не забыла речь недосягаемой родины. Родинарский язык стал моим родным, маме же пришлось трудно в первые годы невольничьей жизни. Она два года училась и только после того, как разобралась с письменностью, стала вести бухгалтерию господина, до этого же ей давали самую тяжелую работу по дому, а из меня в то время помощница была плохая, и маме приходилось работать за двоих, чтобы меня не продали в подмастерья.
Так я и уснула, заблудившись в воспоминаниях о днях, когда была ребенком без детства.
