Но Сорка не могла без своего леса, без своей хижины, без своего дома. Эта жизнь особняком ото всех была ей необходима, как воздух.
У нее всегда будет своя жизнь, дом, очаг, ремесло и свои обязанности. А главное — дети, их с Дайти дети. И ночи она не боится.
Сорку знали как Смуглую Ведьму, она славилась большим могуществом. Своим прозванием она была обязана столь необычному для этих мест оттенку кожи — ее кожа была будто слегка загорелая, что в той или иной степени унаследовали и дети — и темноволосая Брэнног, и златовласая малышка Тейган, и Эймон, с его пышными темно-каштановыми волосами.
При этой мысли Сорка остро ощутила тоску по своему мужчине, по его теплу, ладному крепкому телу, по тому, как он прижимает ее к себе в холодной и пустынной темноте.
Какое ей дело до войны? До алчности и амбиций этих маленьких царьков? Сорке нужно одно — чтобы ее мужчина был дома, целый и невредимый.
Когда он вернется, они родят еще одно дитя. Как же ей хочется вновь ощутить в себе эту новую жизнь! Она до сих пор оплакивает ту жизнь, что потеряла холодной черной ночью, когда по лесу, словно с плачем, пронесся первый зимний ветер.
Скольких она исцелила? Сколько жизней спасла? И однако же, когда из нее самой бежала кровь, вместе с которой исторглась эта едва зародившаяся жизнь, не помогли ни колдовство, ни жертвоприношение, ни уговор с богами.
По правде говоря, ей ли не знать, что лечить других куда легче, чем исцелять себя. И что боги непостоянны, как ветреная девчонка в мае.
— Смотрите! Смотрите! — закричала старшая дочь, семилетняя Брэнног, и кинулась с утоптанной тропы, а за ней и их большой пес. — Терн зацвел! Это знак.
Теперь Сорка и сама увидела — еле заметный намек на белые цветки в спутанных черных ветвях. Первая горькая мысль была — это богиня плодородия Бригид посылает на землю благословение, а ее чрево остается пустым.
Потом Сорка стала смотреть на дочь — первый предмет ее материнской гордости: востроглазая, розовощекая, она кружилась на снегу. И Сорка напомнила себе, что уже трижды получала благословение небес.
— Мам, это знак! — С каждым движением Брэнног ее черные волосы взвивались вверх, она поднимала лицо к ускользающему свету. — Значит, скоро весна.
— Верно. Хороший знак. — Хорошим знаком был и весь этот хмурый день, когда старая колдунья Калук не могла без солнца найти хворост в лесу. Значит, весна будет ранней — такая примета.
Терн цвел обильно, словно приглашая весенние цветы последовать примеру.
В глазах дочки она читала надежду, как и в глазах и голосах собравшихся у праздничного костра. В поисках этой надежды Сорка прислушалась и к себе.
Но почувствовала только страх.
Сегодня «голос» опять может явиться — она его чуяла. Подползет, затаится, станет плести свои козни. Скорее в дом, подумала Сорка, в родную хижину — запереться на засов, и так, чтобы чарами заслонить детей и себя от беды.
Она стегнула пони, чтобы ускорил шаг, и свистом подозвала собаку.
— Быстрее сюда, Брэнног, сестренка уже спит на ходу.
— Весной вернется папа, — задумчиво произнесла девочка.
Хоть у нее и было тяжело на сердце, Сорка улыбнулась и взяла дочь за руку.
— Вернется. Папа будет дома к Билтейну[2], и мы закатим пир!
— А можно мне его сегодня увидеть вместе с тобой? В огне?
— У нас очень много дел. Перед сном еще надо скотину накормить.
— Ну хоть на минуточку? — Брэнног обернулась на мать, и в ее дымчато-серых глазах стояла мольба. — Увижу его — и мне приснится, что папа снова дома.
Вот бы и мне так, подумалось Сорке, и на этот раз она улыбнулась от всего сердца.
— Ну хорошо, на минуточку можно, маленькая, но только когда все дела переделаем.
— И когда ты примешь свое лекарство.
— Лекарство? — Сорка округлила глаза. — Я что, выгляжу больной? Мне требуется лекарство?
— Мам, ты все еще очень бледная, — негромко ответила Брэнног.
— Просто немного устала, не о чем волноваться. Эй, Эймон! А ну-ка, держи сестренку! Аластар почуял дом, теперь его не удержишь. Смотри, чтоб не упала!
— Да, мам, она лучше Эймона ездит.
— Это верно, ведь конь — ее талисман, но сейчас-то — видишь? — она прямо засыпает в седле.
Дорога повернула; копыта пони позвякивали на мерзлой земле, он еще ускорил бег при виде своего сарая возле хижины.
