— Как с молодости? — удивляюсь я.
— Он в России в плену был. А потом в Интернациональной бригаде.
— Это же в Испании Интернациональная бригада.
— Нет. Сначала в России была.
— Я не знал, — говорю я. — Значит, первая?
— Нет, — говорит Катарина, — первая в Парижскую коммуну была. В ней русские участвовали.
Из последних сил я жму на педали. Мы поднимаемся в гору.
— Ты все знаешь, — говорю я. — А я ни хрена. Учусь-учусь — и все ни хрена… Ну теперь буду читать только нужное. К черту всякую технику!
— Не смей, — тихо говорит Катарина и поворачивает ко мне лицо. — Если ты меня… уважаешь, не смей.
Лицо Катарины очень близко от моего лица, и мне трудно управлять велосипедом.
— Ты очень много знаешь, — говорит Катарина. — Это я ни… ни хрена не знаю.
Эх! Вы бы послушали, как она осваивает новые слова! Помереть можно было, до чего у нее это здорово получалось!
— Если б не ты, я бы радисткой не стала… второго класса.
— Радисткой, — говорю я. — Это для детей.
Она внезапно отворачивается, опускает голову, будто я сказал что-то недозволенное.
— Все люди где-нибудь участвовали, — говорю я. — Видели настоящую жизнь. Один только я, как пентюх.
Наконец гора окончилась, и начинается спуск. Велосипед набирает ход.
— Знаешь, как я тебе завидую… — говорит Катарина. — Эх, ты!
— Прости меня, я дурак.
Мы мчимся под гору по гладкому Измайловскому шоссе. Деревья и заборы дач проносятся мимо, сливаясь в мутную полосу.
— Я тебя люблю, — говорю я. — А ты?
Шоссе летит на нас серой лентой.
— А ты?.. — повторяю я.
Волосы Катарины отдувает ветром мне в лицо, и я плохо вижу.
Наверное, ее тревожит мое тяжелое дыхание, и она пытается соскочить с велосипеда. Но Катарина в кольце моих рук, лежащих на руле. Руль начинает вихлять, и объятие становится сильнее. Впереди я вижу наших ребят. Они стоят у дороги.
— А ты?.. — настаиваю я. — Скорей…
Катарина дрожит и нащупывает носком туфельки переднюю вилку.
Дзинь!.. Вылетают четыре спицы. Я жму на тормоз. Велосипед останавливается на самом краю кювета… Я опускаю руки, и Катарина соскальзывает на землю. Мы стоим тяжело дыша и не глядим друг на друга.
Подбегают ребята.
— С ума сошли?! — кричат они. — Чуть не расшиблись!
Девочки окружают Катарину. Кто-то из ребят наклоняется к колесу.
— Четыре спицы, — говорит парень. — Теперь не поездишь. У тебя что, тормоз отказал?
— Да, — устало отвечаю я.
Постепенно страсти утихают, и мы все движемся по дорожке, ведя в руках велосипеды. Мы с Катариной идем последними. Некоторое время мы молчим. Потом я снова говорю:
— Ты мне ничего не сказала.
— Я скажу, Алеша…
— Когда?
— Приходи сегодня вечером к нам, — говорит Катарина.
Краус открыл дверь и увидел меня, нарядного и причесанного.
— А-а, — сказал он, — это ты…
Я протягиваю руку. Краус пожимает ее. Я напряжен, взволнован и поэтому не замечаю сдержанности Крауса. Я вхожу в комнату и оглядываюсь.
— А Катарина где?
— У себя, — говорит Краус. — Погоди…
Раздается звонок, и Краус идет открывать.
