сверху нагнулись двое - заступаются за Кривульку и за толстяка.
Кончилось тем, что толстяк, бранясь, вытащил деньги. Контролеры написали квитанцию при свете фонаря и вышли.
Толстяк с яростью захлопнул дверь.
- Ну, - сказал толстяк, - вопрос исчерпан. Теперь Кривульку оставят в покое. А вы что так испугались?
Широкое лицо приблизилось к Еве.
- Не больны ли вы? Вас не знобит?
И протянул руку, чтобы отдернуть со лба платок и пощупать лоб.
Ева рванулась и схватила толстяка за руку.
- Не надо, не надо снимать платок. Я здорова. Толстяк еще больше встревожился.
- Ложитесь, - крикнул толстяк, - как следует! Потом сорвал свой плед с дивана и закрыл им Еву.
- Спите и не бойтесь, никто не войдет. Я закрыл дверь.
- Семен Адольфович! - через минуту позвала Ева.
- Что, голубушка?
- Вы заперли дверь на замок?
- Да.
Затихла. И вдруг снова жалобный голос:
- Семен Адольфович!
Толстяк сонно крякнул и приподнял голову. Ева высунулась из-под пледа и шепчет со страхом:
- А у жандармов есть ключик, чтобы с той стороны из коридора открыть дверь и войти?
- Что вы? Какие жандармы? Здесь не ходят жандармы. Спите спокойно! - Толстяк приподнялся на локте и с удивлением посмотрел на Еву.
Поезд с гуденьем ворвался под темные своды вокзала.
Приехали! Петербург!
Ева протискивается в узком коридоре вагона вслед за Семеном Адольфовичем. Волнуется и дрожит.
С площадки вагона Ева выглядывает на перрон. Под сводами перрона гудит и суетливо движется толпа.
Вдруг Ева вздрогнула. На перроне в толпе мелькнула голубовато-серая шинель. Точь-в-точь как у папы.
А вдруг папа на курьерском прикатил в Петербург? И здесь на перроне расхаживает… Прищуривает мутные глаза, осматривает всех, кто выходит из вагонов.
Семен Адольфович уже на перроне. А Ева все еще на подножке вагона. Если в поезде не схватили, то на вокзале непременно схватят. Ева вцепилась в железный поручень и не может шагнуть. Чей-то чемодан больно ударяет Еву в спину.
- Эй, - кричат сзади, - кто там застрял?
Нажали - и как вытолкнут на перрон.
Человек с медной бляхой грозно посмотрел на Еву и ткнул колючей корзинкой в лицо. Ева отшатнулась.
Ева озирается: где голубовато-серая шинель?
И снова крик, грохот - прямо на Еву катят огромную тачку с багажом.
Ева метнулась в сторону и, расталкивая всех, кинулась за толстяком. Догнала, бледная, задыхающаяся, и пошла за его спиной, чуть не вплотную.
Медленно, долго шли с толпой и вышли наконец на подъезд.
Перед вокзалом широкая площадь с памятником посредине. Туча людей на площади.
Кто пешком идет, кто на извозчике, катит, кто на автомобиле, кто тискается в трамвай. Трамваи битком набиты и с неистовым звоном проносятся мимо памятника.
Еве как будто легче.
Еве кажется, что, если спуститься по серым ступенькам вокзала вниз и нырнуть в толпу, сам папа в такой толпе не сыщет рыжую девочку.
Ева оглядывается на двери вокзала, не мелькнет ли голубовато-серая шинель.
- Семен Адольфович, - шепчет Ева, - как бы мне к бабушке скорей.
- Да вот сейчас! - повернулся к Еве толстяк. И кричит:
- Извозчик!
Подкатили сани. Лошадь длинноногая, серая, а кучер бородатый, грузный, как ватой набитое чучело, подпоясан ремешком. Чучело откинуло полость в санях и сказало:
- Пожалуйста!
Ева вскочила в сани.
- Поезжай скорей! Пятая рота, дом три. Извозчик тронул. Ева кивает толстяку.
- Прощайте!
Ева счастлива, что на вокзале ее не схватили и что совсем уже скоро она будет у бабушки. Но очень жаль, что вот сейчас исчезнет толстяк.
Оглянулась. Толстяк на подъезде машет другому извозчику и суетится около вещей.
«Ах, - всполошилась Ева, - ведь я адрес позабыла у него спросить!»
Еще раз оглянулась и не увидела больше толстяка.
Над самой Евиной головой лошадиная морда оскалила желтые зубы.
Наезжают сзади. Ева в страхе пригнула голову.
Извозчик свернул на самые рельсы. Морда исчезла, а сзади раздался оглушительный звон. Ева оглянулась - трамвай.
- Ай, - воскликнула Ева, - съезжайте скорей, трамвай!
Чучело тоже повернуло голову, усмехнулось в черную бороду, подергивает вожжами, а съезжать не думает.
Трамвай надвигается с угрожающим звоном.
- Раздавят, - закричала Ева, вскочила, ухватилась за ремешок извозчика, - съезжайте, раздавят!
Съехал. И прямо на автомобиль. Как черт пучеглазый, рыкнул автомобиль Еве в лицо, крутанул, затрещал и исчез.
Наконец проехали площадь. Свернули в улицу. Только и на улице не лучше. Такая же каша из автомобилей, трамваев, саней.
«Господи, рукой подать до бабушки, а тут того и гляди раздавят!» - думает в тоске Ева.
Хорошо еще, что лошади не пугаются.
Странные какие-то лошади. И город странный.
Зима, а снегу мало. Тусклые окна в огромных домах. И сколько этих окон! Рядами. Выше, еще выше и еще выше. И очень много вывесок.
Но Еве некогда разглядывать вывески.
Ева прижимает корзинку к груди и озирается. Чучело на козлах не видит, как едет.
Ева то и дело кричит:
- Съезжайте! Поворачивайте! Трамвай! Автомобиль!
- Эй, - обернулся наконец бородач, - коли ехать хочешь, сиди смирно. А то высажу на панель и лупи пешком.
Ева затихла.
Еве самой не найти дорогу к бабушке.
Теперь, если сани на рельсах, а сзади трамвай, Ева не смеет кричать. Стиснет зубы и стонет.
И вдруг извозчик свернул в узкую улицу, подкатил к панели и стоп.
- Слазь! - сказал извозчик и откинул полость.
- Это Пятая рота? - растерянно пролепетала Ева. Извозчик мотнул головой.
- А где дом три?
