Вот это он говорил искренне.
— Боялся я один, — пробормотал я и уселся на крайнее кресло.
— Пора идти, — Лёня пошёл к выходу.
— Иди.
— Ты остаёшься? — спросил он без удивления. Проницательный оказался малый.
Я не ответил.
Шаги удалялись. Оставался запах табака.
Лучи солнца перестали попадать в окна театра через час. Я сидел неподвижно.
Вдруг услышал, как скрипят двери.
Увидел абсолютно ровную сцену; люстру, которая висела там, где надо, и освещала зал; осанистые крепкие стулья с гладкой зелёной обивкой.
На сцену высыпали актёры.
Заиграла музыка.
На сцене я увидел Лёню. Он пожал плечами, обводя глазами зал:
— Не отпустил, — потом указал на стул рядом со мной. — Одевайся. И иди к нам.
Я увидел на соседнем месте воинские доспехи. Их украшал герб из красной розы и огромного медведя, вытянувшего лапы к цветку.
А потом на сцену вышла Марина:
— Привет, дорогой, — на пальце блеснуло обручальное кольцо. — Я ждала.
Я посмотрел сначала на пистолет. Задумался, как можно прекратить галлюцинацию.
Потом глянул на доспехи.
Потом на Марину.
И сделал единственно верный выбор.
Стены задрожали. Из подвалов поднимался звук, напоминающий приглушённый смех. Театр радовался, что нашёл-таки идеального актёра на роль воина.
ГУП Мосгортранс (наблюдатель Татьяна Вуйковская)
— Не смотри туда, они не любят взглядов.
Даша вздрогнула, но не обернулась. Она знала, что увидит офисную крысу, влюбленных, школьника — обычных пассажиров метро по утрам. Больше ничего.
Она опустила глаза, когда поезд метро пролетел мимо. В прошлый раз слишком хорошо было видно, что в кабине не машинист.
Теперь главное — не касаться вагона снаружи. И не держаться за поручень. И не прислоняться к дверям. Кто-то однажды сделал поезду татуировку «Не прислоняться», Даша оценила подвиг, но это не помогло. Не верят.
«Если вы упали на путь — лягте лицом вниз в лоток между рельсами головой к поезду и старайтесь не шевелиться».
Даша всегда вяло любопытствовала, зачем нужен этот лоток, и однажды увидела. Светловолосая провинциалка — белые брючки, розовая помада, распахнутые глаза — не удержалась на высоченных каблуках, оступилась и упала на рельсы. В первый момент ее больше ужаснули пятна креозота на коленях. Пока она пыталась стереть их ладошками, на платформе кричали: «Давай руку! Давай! Иди сюда!»
И только увидев фары поезда, она поняла, что сейчас будет. Выбираться было поздно.
«Ложись в середину!» — кричали ей.
Она упала обратно на колени, потом на живот, в ужасе закричала, и в этот распахнутый розовый ротик ворвалась закрученная спиралью склизкая толстая елда электропоезда. По всей его длине прошла ребристая волна, встопорщивая вагоны, раздался омерзительный визг-вой, фары закатились под самую крышу. Поезд подался обратно и снова надвинулся, елозя мокрым, в какой-то смазке членом в горле блондиночки. Спиральный хрен разбухал, начинал вращаться, разгоняясь все сильнее и сильнее, пока в стороны не полетели ошметки плоти, а тело девушки не обмякло. «Дура, голову подняла!» — кричали на платформе. В этот момент поезд снова весь передернулся, расслабил двери и осел, выпустив излишки пара и опалесцирующую жидкость.
Даша больше никогда не подходила близко к краю. Плакаты с призывом ложиться между рельсами она срывала и уже получила за это три штрафа.
— Садитесь, девушка! — парень лучился довольством. Сейчас телефон попросит. Даша замотала головой. Она однажды уже ощутила, как упругость вагонного дивана подается вниз… не хотелось знать, что дальше.
Если стоять посередине вагона, расставив ноги пошире, можно не прикасаться к нему. Совсем. Если слушать подсказки, которые шепчут на ухо, можно избежать ошибок.
Тук-тук-тук… Что может так размеренно стучать по крыше поезда на полном ходу? Даша знала. Она закрыла глаза, когда свет мигнул, открыла — и увидела свободное сиденье. Секунду назад там читала журнал изысканная пожилая дама в соломенной шляпке. Гурман… Поезд сыто зашипел и пошел намного медленнее. Так и на работу можно опоздать!
Кто бегает вверх по эскалатору? Даша, которая опаздывает. До офиса двадцать минут пешком, семь на троллейбусе, а до начала рабочего дня — пятнадцать.
— Давай сюда! Опоздание — минус премия! — дизайнер Лиля махнула ей, запрыгивая в троллейбус. Рогатая тварь захлопнула воняющую гнилью пасть и отползла от остановки. На ее место тут же запрыгнула острозубая маршрутка, вываливая на ходу синий язык.
Даша вздохнула — до конференции меньше месяца, а нового дизайнера еще придется поискать.
«Почему ты не ездишь на троллейбусе, если так боишься метро?» — спрашивала вчера эта Лиля. Пришлось что-то мямлить про другой конец Москвы и пробки. А потом возвращаться дворами, потому что вечер был теплым, и многие пошли до метро пешком, поэтому голодные твари выхватывали прохожих прямо с тротуара. Метро хоть сытое. Даша любит метро.
Зверь с серебряной шкурой (наблюдатель Карина Шаинян)
Мокрое седло, мокрая лошадиная шкура, мелкие серые волоски противно липнут к рукам. Капли гулко стучат по капюшону. Мерное покачивание усыпляет, скользкий повод выпадает из рук. Скорчиться в седле, не шевелиться, тогда хоть что-то останется сухим. Какой тяжелый перевал…
— Палатки-то в темноте ставить будете, — оборачивается проводник. С козырька его клетчатой кепки течет.
Тонкая дождевая струйка вкрадчиво пробирается в сапог. «Мы просто попали в тучу… Где-то солнце: туман не серый — серебристый, серебряный… Зверь с серебряной шкурой, который живет в зарослях, а ночью выходит на охоту, и охотники бледнеют, услышав его имя… Этот, пожалуй, побледнеет…» На краткий миг Ника одолевает дремота, и во сне он пытается рассмотреть зверя в зарослях. Зверь где-то очень близко; он ждет, подкарауливает, сливается с ветвями. Мерцает серебристой шерстью.
Туман рвется на отдельные клочья, и Ник видит долину. Узкая полоса кедрача вдоль реки, небольшая поляна — и только; остальное заросло карликовой ивой в рост человека, корявым кустарником с узкими серебристыми листьями. Вскоре тропа становится похожа на тоннель. Лошади спотыкаются об узловатые корни, выбитые копытами из земли. Крепкая ветка цепляется за стремя, выворачивает ногу, и на мгновение Нику кажется, что чьи-то когти пытаются выдернуть его из седла.
Тучи ушли. Луна такая яркая, что при ее свете можно писать. Костер, обжигающий суп, сухая одежда, — жизнь налаживается. Кто-то пускает по кругу фляжку. Водка развязывает языки. Ник клюет носом. Глаза закрываются сами собой; пахнет дымом и мокрой шерстью. Голоса вокруг — как неясный гул ветра в кустарнике. Нетвердый дискант
