А.А.А.Е.

— Десять румбов на норд-ост!..

У штурвала Виктор опять налегает на колесо:

— Есть, капитан!

Щеки Виктора пылают и он совсем позабыл про забившегося в угол рубки Фоксика. На гребне волны, под блеск молнии, «Товарищ» накренился, выпрямился и нырнул в провал.

XVI

Бритое лицо капитана сделалось еще глаже и обтянулось на скулах. Глаза искрились упорством и неисчерпаемой энергией. Он делал резкие шаги по мостику и изредка прикусывал нижнюю губу. Но, в общем, фигура капитана была самой спокойной в эту ночь на экваторе.

И чем крепче затягивался шторм, тем спокойнее становился капитан. В конце он замер, застыл у своей рубки. Руками он держался за поручни. Морской цейс свешивался на его груди ненужной побрякушкой и при резких движениях стукался о поручни.

Непроглядная тьма со всех сторон. Ветер рвал в клочья все и самого себя. Когда громадный шквал подымал на седой гребень «Товарища» и открывал черный провал, а яркий снопок молнии освещал острые и частые, как зубы акулы, камни, то легкий, щекочущий озноб пронизывал нервы и тело.

Капитан слушал, приказывал и гипнотизировал шторм.

«Товарищ» искал. Да, в такую страшную свалку он пробирался по взбесившейся стихии и искал погибавшее судно. Шхуна «Гуд-бай» была где-то рядом. Под боком. Дежурный на марсе то и дело отмечал появление ракет.

Но не шутка пробраться и найти в такую погодку. Очень трудно прийти на помощь. А не прийти — моряк не может. Погибнуть, но предпринять все, что в силах, для спасения погибающего собрата.

Вот совсем близко мелькнули красные и зеленые ракеты. С первой молнией зачернели черные точки шлюпок и людей. Капитан отдал приказание, «Товарищ» повернулся на указанное направление и пошел.

Пожалуй, этот приказ капитана был последним. Море еще раз обнажилось и похвасталось остриями рифов. Пасть щелкнула и закусила щегольским остовом «Товарища».

Впереди мелькнула и безнадежно рявкнула ломающимися снастями шхуна «Гуд-бай». Капитан вынул изо рта трубку и повернулся.

Многих смыло волнами и унесло в океан. Те, которые уцелели, ждали своей очереди. О, они не волновались! Они ждали с замиранием сердца. Вот оно, настоящее приключение!

Виктор запутался в рубке. После толчка о рифы на нее что-то упало и он с трудом пробивал себе дорогу вниз, на палубу.

Капитан говорил, но его никто не слышал. Из машинного отделения наверх карабкалась братва. Вода захлестывала «Товарища» и сверху и снизу.

Когда Виктор, прижимая к себе собачонку, вылез на палубу, то, надо отдать ему справедливость, он сделал это вовремя.

Осталась одна шлюпка и он не замедлил воспользоваться ею. «Товарища» смыло с рифа. Его остов частью распался по волнам, а основным скелетом погружался на дно.

К шлюпкам шхуны «Гуд-бай» прибавились шлюпки «Товарища».

XVII

12-я платформа отправления нового вокзала Рязанско-Казанской жел. дор. Экспресс Москва-Ташкент готов к отправлению.

Туман плотно окутал вечернее небо и сквозь мглистый свет вокзальных платформ, наполненных суетой, свистками, криками, разговорами и руганью, тусклится циферблат часов марки П. Буре. Стрелки показывают 10.35.

К подъезду вокзала стрелой впивается вороненый «Мерседес»-лодочка. Нервными толчками вылетают из кузова желтые в серых чехлах чемоданы, одетые в дорожные костюмы Арахан и Женя и двое серьезных, бритых, в кожаных куртках, с маузерами в деревянных кобурах. Берут вещи и все стремительно бросаются к платформе отправления.

10.40. Часы с маркой П. Буре на циферблате точны, как изделия государственного треста точной механики или, что то же, не уступают хронометру обсерватории Гринвича.

Паровоз конструкции С-2, возглавляющий скорый Москва-Ташкент, нетерпеливо пыхтит. Наконец, непосредственно за третьим звонком, надрывно вылетает резкий сиреноподобный вой, ударяется о нагофренную крышу платформы, о зубы, об уши и пропадает во мгле вечернего неба.

Волна громыхания и лязга пробегает по вагонам и замирает на буфере последнего, особого назначения вагона.

На ступеньках длинного пульмановского вагона секундное пререкание между проводником и людьми в кожанках.

Арахан и Женя отстранили проводника и прошли в вагон. Чемоданы с последними фразами лучших пожеланий влетели за ними, и кожанки, вместе с разношерстной толпой перрона, провожают взглядом красный, расползающийся в мглистом тумане свет буферного фонаря.

Что делают люди на пограничных станциях железной дороги? Лущат семечки. Пишут стихи и зевают. Смертельно скучно, однообразно зевают. На задворках станции дико взъерошенный одинокий подсолнух и целая серия громадных, неудобоваримых репейников, постепенно переходящих границы невинности и наивности и превращающихся в кактусы.

Телеграфист на такой станции — брюзжащий, одутловатый, или вечно пьяный спросонья, или сонный спьяну.

Начальник станции придерживается нормального образа жизни, то есть следует примеру своих подчиненных.

Два раза в неделю он меняет головной убор. Обычно ходит в тюбетейке, к поезду выходит в форменке.

С тюркскими племенами в большой дружбе. Сторонник полного самоопределения.

Дождик — явление чрезвычайно редкое. Небо — странное. Очень глупое и прозрачное. Облака абсолютно не оправдывают надежд. Не облака, а так, перышки.

Когда с северо-запада громыхал паровоз с парой вагонов, то с юго-востока плавно приближались тени. Караван. Паровоз и вагоны привозили товары и редко-редко шальных людей.

Люди шарахались по сараям станции и исчезали в ближайшем караван-сарае или в чай-ханэ.

Паровоз взлохмаченный, закоптелый, выжженный солнцем, и два вагона: один товарный с почтой и товарами, охраняемый диким тюрком с ножом и наганом в складках широкого халата, а другой — пассажирский, белый, всегда пустой, с одной бригадой. Второй поезд — водяной и развозит воду.

Чай-ханэ и караван-сарай. Караван-сарай, — грязный двор, грязные комнаты, грязные закоптелые люди, грязные ишаки и грязные верблюды, при нем чай-ханэ.

Чай-ханэ — вкусный, нашпигованный сладостями востока, уголок.

Но с обаятельной усладой для туземцев и смертельно одуряющим средством для европейцев, с тюркским оркестром.

Тюркский оркестр — это нечто невероятное. Совершенно своеобразное, не имеющее равного себе во всех частях света. Испанские гранды, колчаковские офицеры и деникинские доброармейцы не могли выдумать более звероподобной пытки.

Нервы человека берут и завивают накаленными докрасна щипцами.

По барабанной перепонке дуют из армии пулеметов «Максим», по мозжечку прогуливаются цимбалы и турецкий барабан.

Это еще не все. Самый страшный,