В тот день Тибо вновь развлекал своих друзей. Когда наступил вечер, они вышли прогуляться на площадь Белькур, а затем стали рыскать по улицам, надеясь на удачу. Вокруг было очень темно, и они не повстречали ни единой девушки или женщины. Тогда Тибо, наскучив одиночеством, громко вскричал:
— Дьявол меня забери! Клянусь кровью и душой — если появится здесь сама великая дьяволица, дочь Сатаны, я буду молить ее о любви, так разогрело меня вино!
Его речи не понравились друзьям, оказавшимся не столь закоренелыми грешниками, и один из них промолвил:
— Друг мой, вспомни о том, что дьявол — враг рода человеческого; он и без приглашения творит людям достаточно зла, и не к чему его призывать.
Но неисправимый Тибо отвечал:
— Как сказал, так и сделаю.
Миг спустя они увидели, как из соседней улицы вышла молодая дама, закутанная в покрывало, под которым угадывалось все очарование юности. За нею следовал арапчонок. Последний споткнулся, упал ничком и разбил свой фонарь. Молодая дама от испуга растерялась; Тибо подскочил к ней и учтиво предложил ей руку, говоря, что проводит ее до дома. Незнакомка согласилась, а Тибо, пройдя несколько шагов, обернулся к друзьям и тихо сказал:
— Как видите, тот, кого я призывал, недолго заставил себя ждать; что ж, доброй вам ночи.
Друзья поняли его намек и со смехом удалились.
Красавица оперлась на руку Тибо; арапчонок шел перед ними с потухшим фонарем. Сперва молодая дама казалась такой встревоженной, что с трудом могла идти; но мало-помалу она обрела уверенность и стала смелее опираться на руку своего кавалера, а порой, спотыкаясь в темноте, даже сжимала ее; Тибо же, поддерживая ее, иногда прижимал ее руку к сердцу, но проделывал это с всемерной осторожностью, не желая ее испугать.
Они шли так долго, что Тибо начало чудиться, будто они потеряли дорогу в лабиринте улочек Лиона; тем не менее, он был рад возможности провести больше времени в обществе заблудившейся красавицы. Ему хотелось, однако, узнать ее поближе, да и молодая дама выглядела усталой; он предложил ей сесть на каменную скамью у ворот какого-то дома. Она согласилась; Тибо уселся рядом, галантно завладел ее ручкой и в самых учтивых выражениях попросил ее рассказать, кто она такая. Молодая дама сперва оробела, но вскоре набралась смелости и поведала следующее:
— Имя мое — Орландина; по крайней мере, так называли меня люди, жившие вместе со мной в замке Сомбр, что в Пиренеях. Там не было никого, кроме моей глухой дуэньи, служанки, которая так заикалась, что ее можно было считать немой, и старого слепого привратника.
Дела у привратника было немного: ворота он открывал лишь раз в год, когда в замке появлялся господин, который брал меня за подбородок и говорил с моей дуэньей на непонятном мне бискайском наречии. По счастью, я научилась говорить прежде, чем меня отослали в замок, иначе, в компании двух моих подруг по заточению, так и осталась бы бессловесной. Привратника я видела лишь в те краткие минуты, когда он подавал нам обед через решетку единственного окна. Правда, моя глухая дуэнья зачастую кричала мне в уши какие-то моральные наставления, но я едва понимала их, точно сама была глухой, ибо она толковала мне о супружеских обязанностях, не объясняя, в чем состоит супружество. Служанка-заика также часто пыталась рассказать мне какую-нибудь историю, по ее уверению, очень забавную, но никогда не могла продвинуться дальше первой фразы и потому останавливалась и уходила, бормоча извинения, которые давались ей с таким же трудом, как сама история.
Я уже говорила о господине, раз в год приезжавшем повидать меня. Когда мне исполнилось пятнадцать, этот господин посадил меня в карету вместе с моей дуэньей. Вышли мы оттуда на третий день или, вернее, на третью ночь, так как было уже довольно темно. Какой-то незнакомец отворил дверцу кареты и сказал:
— Вы находитесь на площади Белькур; на углу дом прево Жака де ла Жакьера. Куда прикажете вас отвезти?
— Прикажите въехать в первые ворота за домом прево, — ответила моя дуэнья.
Тут Тибо насторожился, так как по соседству с ними в самом деле жил некий господин де Сомбр, слывший невероятным ревнивцем.
— Мы въехали в ворота, — продолжала Орландина. — Нас провели в просторные и богатые покои, а оттуда по витой лестнице в очень высокую башню, окна которой были затянуты толстым зеленым сукном. Башня была, однако, хорошо освещена. Дуэнья усадила меня в кресло и дала мне для развлечения мне свои четки, а сама вышла и заперла дверь на два оборота ключа.
Оставшись одна, я отбросила четки, взяла ножницы, висевшие у меня на поясе, и разрезала зеленую материю, закрывавшую окно. В соседнем доме я увидела другое окно, а сквозь него — ярко освещенную комнату, где пировали три кавалера и три молодые девушки. Они пели, пили, смеялись и целовали друг друга…
Орландина прибавила и другие подробности, а Тибо чуть не задохнулся от хохота, так как она описывала его позавчерашнюю пирушку с друзьями и тремя молодыми девицами из города.
— Я внимательно наблюдала за ними, — возобновила Орландина свой рассказ, — как вдруг услышала, что дверь отворяется. Я тут же схватилась за четки. Вошла моя дуэнья. Она взяла меня за руку и, ни слова не говоря, снова повела в карету. Ехали мы долго и остановились у последнего дома предместья. Дом тот казался всего-навсего хижиной, но внутри все было обставлено весьма красиво, в чем ты сам убедишься, когда арапчонок укажет нам дорогу — ибо я вижу, что он нашел огниво и зажег фонарь.
— Скажи, будь добра, потерявшаяся красавица, — прервал Тибо, целую ручку молодой дамы, — одна ли ты живешь в этом домике?
— Совсем одна, — ответила дама, — с этим арапчонком и моей дуэньей. Но не думаю, что дуэнья сегодня вернется домой. Господин, приказавший отвезти нас в хижину, два часа назад велел нам встретиться с ним у одной из его сестер; но поскольку он послал карету за священником, нам пришлось идти пешком. На улице один прохожий остановил нас, восхищаясь моей красотой; глухая дуэнья подумала, что он сказал мне какую-то грубость, и принялась поносить его. В ссору стали вмешиваться и оказавшиеся рядом люди. Я испугалась и убежала; арапчонок побежал за мной, упал и уронил фонарь; тогда-то, месье, я к своему
