Наутро меня разбудил звон колоколов. Их настойчивый перезвон каждые пятнадцать минут мешал мне вновь провалиться в сон. Свет отражался от белых стен и высоких потолков с толстыми поперечными балками так, что было больно глазам. Пол был выложен крупной терракотовой плиткой цвета мокрого песка, шершавой на ощупь. Обогреватель работал всю ночь, и в доме наконец стало уютно.
Я заварила чай, невзирая на груду разобранных кофеварок на доске для сушки. Небо за окном из бледно-голубого стало золотым, а затем – ярко-синим: это солнце медленно всходило над башней, отчего казалось, что крест на куполе полыхает, озаряя ряд за рядом кирпичи молочного цвета и делая заметными все бороздки на их поверхности.
Слева, напротив моего окна, было другое – так близко, что до него можно было дотянуться рукой. Должно быть, это было окно Джузеппе – художника и соседа Кристобель, о котором она рассказывала с какой-то особенной теплотой. Я видела, как он расхаживает по своей темной квартире в плотной оранжевой рубашке и толстой темно-оранжевой жилетке. В красных очках и с медно-рыжими волосами Джузеппе был похож на солнечного зайчика, мечущегося туда-сюда по серой комнате.
Я повернулась спиной к его окну, чтобы не нарушать ни своего, ни его личного пространства – мне пока не хотелось ни с кем знакомиться.
Я неподвижно сидела, уставившись перед собой, до тех пор, пока цвета окружающего мира не стали настолько яркими, что больше невозможно было оставаться без движения. Я натянула на себя первое, что попалось под руку, сунула записную книжку в сумку и сбежала вниз по каменным ступенькам. Распахнув тяжелые деревянные двери, я вышла на улицу Сан-Никколо.
Улица была узкой, по обеим ее сторонам возвышались разноцветные здания – бежевые, сливочные, горчичные и желтые, как куркума, – с неровными, как беззубая старческая улыбка, рядами крыш. Все дома, как и мой, были построены в эпоху Возрождения. Их карнизы нависали над тротуарами, бутылочно-зеленые ставни были распахнуты навстречу солнечному дню, между окнами были протянуты веревки, на которых сушилось белье.
Напротив находилась пекарня: стекла ее окон запотели. Присев на корточки у входной двери, толстушка в фартуке и белом колпаке на черных волосах скребла широкой щеткой ступени крыльца. Мимо под ручку прошли две пожилые дамы. Одна повыше, со светлыми волосами, уложенными в пышную прическу, другая – пониже, с рыжими блестящими кудряшками. На двоих им было лет сто пятьдесят, но обе были накрашены и хорошо одеты, а их каблучки звонко цокали по булыжной мостовой. Позади себя они катили хозяйственные тележки, громко рокотавшие на всю улицу. Остановившись перед пекарней, они поздоровались с женщиной, которая с трудом распрямилась и пригласила их войти внутрь, откуда шел пар. Мимо проносились мопеды, люди перекрикивались, договариваясь встретиться в кафе на углу. Я последовала за ними.
Из кафе «Рифрулло» раздавались хриплые звуки радио, а в плоском настенном телевизоре мелькали популярные клипы. Какое-то время я приходила в себя от шума толпы и жара тел. Люди выкрикивали свои заказы. Потом посетители дружно шагнули к барной стойке, на которой появились чашечки с крепким кофе. Они добавили сахара, немного помешали, быстро выпили и отступили. Их место тут же заняла следующая партия посетителей, повторивших те же движения. За барной стойкой проворно сновали три баристы, которыми командовал крупный черноволосый мужчина с усами – ни дать ни взять Паваротти в «Ла Скала». Готовя кофе, он распевал отрывки из арий. Когда я наконец сделала шаг вперед, он встал прямо передо мной и запел «Сердце красавицы», не отводя от меня глаз.
Я робко попросила капучино и с надеждой ткнула пальцем в круассан. Паваротти звонко расхохотался, и я почувствовала себя полной дурой.
Сопровождаемая всеобщими взглядами, я отправилась завтракать на улицу. Стояло прохладное январское утро, но мне не хотелось упустить возможность погреться на солнышке, и я, поеживаясь, села на скамейку и подставила лицо солнечным лучам. Рядом с «Рифрулло» была пиццерия, небольшой винный бар и аккуратненький магазин деликатесов. А вокруг – пестрые дома с распахнутыми ставнями. Эта коротенькая улочка заканчивалась небольшой площадью, рядом с которой были плотно припаркованы машины, а между ними – втиснуты мопеды. Вдалеке виднелась зубчатая стена, и из ее испещренной временем кладки тут и там пробивались травинки. Эта стена стояла здесь еще со Средневековья, а арочные ворота вели в старинный городок Сан-Миниато. Кладка была того же успокаивающе-песочного цвета, что и моя башня, и стена эта защищала город уже много веков.
Мелкими глотками я пила капучино, смакуя идеальное сочетание горького кофе и нежной сливочной пены. В детстве моя любимая тетушка иногда забирала меня из школы и везла в одно из изысканных кафе Тегерана – там, окутанная дымом сигарет, частенько собиралась местная интеллигенция. Мы пили кофе глясе – коктейль из кофе, молока и ванильного мороженого в высоком бокале. Тогда маркетологи еще не открыли секрета фраппучино. С тех пор я не могла жить без кофе. Вот и теперь я улыбнулась при мысли о том, что здесь мне уж точно не придется пить плохой кофе.
Допив капучино, я пошла по улице Сан-Никколо и, свернув за угол, увидела скромный фасад церкви; ее часовня – та самая, что виднелась из окна моей кухни, – стояла чуть поодаль, едва различимая с моего места. Я положила ладонь на массивные железные ручки-кольца, отполированные за многие столетия, и толкнула тяжелые двери – как, должно быть, когда-то Микеланджело, в поисках убежища. Я ведь и сама сбежала, взяв с собой лишь самое необходимое.
В церкви было пусто и голо, на стенах – ни единой фрески. Я присела на скамью и принялась мрачно размышлять о своей неудавшейся карьере. Еще я вспомнила мужчину, чья любовь, пусть и ненадолго, озарила, словно вспышкой, мою странную одинокую жизнь. Я попыталась прогнать это воспоминание: прошло уже полтора года, а мысль о том, как Надер разорвал наши отношения, все не давала мне покоя. Он позвонил мне по «Скайпу» и сказал, что я слишком хороша для него, что он слишком любит меня – неудивительно, что я так и не поняла его логики. А спустя несколько недель он написал мне по электронной почте – и эти слова прочно засели у меня в голове: он собирается жениться на своей бывшей. Щеки мои снова вспыхнули от гнева и жалости к себе. Он так сильно любил меня, что женился на другой… Это было бы смешно, если бы не было так грустно. И если бы случилось не со мной.
Рядом со мной
