— Могу сказать лишь одно, — с живостью заговорил Гилфорд. — Не должно тебе сдаваться под ударами судьбы. Собери свое мужество, откажись от любви, что недостойна тебя. Ах! благословен будет день, когда я воссоединился с тобой… Я не оставлю тебя, я поддержу тебя в борьбе с самим собою; вместе мы отринем все искушения… В бегстве, поверь мне, найдешь ты победу; покинь Марсель, где ничто тебя не держит, оставь женщину, которую тебе не стоило и встречать; отправимся завтра же в Англию.
— Как! уехать, не повидав ее…
— Это необходимо, друг мой; твое счастье того требует.
Часы на башне Святой Клары пробили полночь… долгий вечер дружеских откровений затянулся… Гилфорд все настаивал на немедленном, невозможном для Линдблада отъезде, когда дверь комнаты сэра Чарльза внезапно распахнулась.
Два друга обернулись. Это была Геммалия…
Она стояла на пороге, прижимая одну руку к груди и держа в другой лампу; сквозняк колебал пламя, отбрасывая в комнату неверный свет; Геммалия чуть наклонилась вперед и неотрывно глядела на Джорджа.
— Я обещала, что увижу тебя снова, Гилфорд, — медленно и торжественно сказала она. — Я исполнила свою клятву…
Едва она произнесла эти слова, как лампа погасла; Геммалия исчезла в темноте, оставив двух друзей в неописуемом состоянии…
Линдблад долго в ошеломлении глядел на дверь; придя наконец в себя, он взглянул на друга и увидел, что тот побледнел, как смерть, и бессильно откинулся в кресле.
— Это она, — слабым голосом пробормотал Гилфорд, — сомнений нет, это она.
— Кто? — воскликнул сэр Чарльз.
Не отвечая, Джордж резко поднялся и принялся расхаживать по комнате. Воспоминания душили его, но губы были не в силах облечь их слова. Наконец он нарушил тяжелое молчание.
— Ты знаешь эту женщину? — спросил он своего друга.
— Знаю ли?!..
— Это ее ты собрался взять в жены!..
— Ты чем-то встревожен, Гилфорд? Вижу, ты знаком с этой молодой гречанкой. Где же ты с нею познакомился? Открой мне эту тайну…
— Дорогой друг, разве поверишь ты моему рассказу, если я и сам не понимаю, что происходит; разум восстает при одной мысли об этом; мне кажется, я стал жертвой непонятной галлюцинации… Но я только что и вправду видел ее; она осталась на Востоке; как же могла она так быстро попасть сюда?
— Когда я приехал в Марсель, она уже несколько дней здесь жила; ждал же я тебя довольно долго…
— Странная история! Какой корабль, мчащийся быстрее ветра, мог доставить ее через моря? Все в ней необычайно, необъяснимо… Я хотел умолчать о вещах, в которые не мог поверить. Суди сам, есть ли у меня причины удивляться, и не правильней ли будет считать, что чувства нас обманывают?
По прибытии на Пелопоннес, я присоединился к грекам под Коринфом[6] вместе с несколькими французами; они, как и я, пылали желанием помочь в восстановлении благородной независимости эллинов. В последние недели Коринф находился в осаде; став в ряды защитников порабощенной страны, я попросился и был направлен на форпост; я искал славы и мечтал быть полезным святому делу, ради которого приехал. Я не разочаровался. Однажды ночью, когда в нашем лагере все было тихо, турки рассудили, что храбрость заставила нас забыть об осторожности. Они решили застать нас врасплох и стремительно накинулись на нас. Сражение было горячим и кровопролитным. Вообрази зрелище ночной атаки, пушечные залпы, взрывы ядер, яростные крики наступающих, стоны раненых, ужасные вспышки огня, раскалывающие темноту… в этом-то жутком свете, опьяненный неистовством битвы, я и разглядел, как мне показалось… женщину восхитительной красоты; она была одна, безоружная, беззащитная посреди грозящих ей со всех сторон опасностей; но она отнюдь не выглядела испуганной; напротив, лицо ее сияло исступленной радостью; она с непредставимой быстротой носилась по рядам противников, спеша туда, где смерть была неминуема. Я видел, как она смело бросала вызов ружьям и ятаганам и как, не отдавая никому предпочтения, хватала за руку то христианина, то мусульманина, направляя лезвие и без колебаний пронзая грудь врага; и затем, вся покрытая кровью, она бросалась на поиски новых жертв…
Я позабыл, что моей собственной жизни грозила опасность, позабыл и о сражении; мне хотелось лишь приблизиться к этой красавице, столь роковой для обеих сторон, и убедиться, что зрение не обмануло меня; но перевернутые повозки и орудия, груды тел раненых и умирающих все время преграждали мне путь; она заметила, однако, как силился я пробраться к ней, и произнесла с устрашающей улыбкой на губах:
— Гилфорд, помни Геммалию… я же никогда тебя не забуду.
С этими словами она исчезла в гуще сражения; в ночной тьме я не смог дальше преследовать ее; но эта женщина, если глаза меня не обманули, сегодня вечером явилась пред нами.
— Геммалия!.. Таково ее имя! — мрачно и задумчиво сказал Линдблад. — Ты видел Геммалию! Но продолжай, я слушаю.
— С тех пор я видел ее несколько раз, и всегда это было ночью и во время битвы. Мне никогда не удавалось остаться рядом достаточно долго, чтобы поговорить с нею или услышать, что говорила она другим; но я заметил, что в минуты величайшей опасности служил для нее предметом самого пристального внимания; она следила за каждым моим движением, подстерегала каждый удар, направленный на меня… Что влекло ее ко мне? Не знаю; быть может, когда-нибудь узнаю… Но вернусь к рассказу об этих удивительных событиях. За день до того, как покинуть Восток, я выехал из лагеря в порт, откуда должен был отплыть; была ночь; один, подгоняя арабского
