И сейчас Ланни Бэдд был тем же самым, только старше. Он прожил почти два десятилетия между Европой и Америкой, встречая известных личностей из всех стран и научившись вести себя во всех ситуациях. Искусство для него не просто искусство. Это история и социальные науки, психология и человеческая природа, даже сплетни, если принимать искусство таким образом. Нужно привыкнуть к тому, что он действительно знал "сильных мира сего", и к тому, что когда он упоминал их, то делал это не из-за тщеславия, а просто пытался сделать себе приятное.
— Здесь вы видите интересное противопоставление, профессор, работу Джона и рядом работу Брокхерста с одним тем же сюжетом. Это как если бы наш хозяин желал решить вопрос, кто является лучшим художником, или, возможно, спровоцировать бесконечное соревнование. Это одна из ранних работ Огастеса Джона. Бедняга, он не бережно относится к себе, и его работы не улучшаются. Джеральд Брокхерст технически умелый художник, но я полагаю, что он сам бы признал превосходство Джона в его лучших проявлениях. Успех Брокхерста можно отнести к его твердой линии и его цвету. Обе эти характеристики усилились с годами, и, я уверен, что именно поэтому его только что выбрали нарисовать портрет моей бывшей жены. Она стала леди Уикторп, как вы, возможно, знаете. И сейчас она занята ремонтом замка, чьи бывшие владельцы были написаны кистью Гейнсборо. Ирма будет в восторге от портрета, на котором она будет выглядеть, как кинозвезда.
Так что еще раз бывший географ убедился, что искусство было также психологией и даже сплетней!
"У вас есть дети?" — он чувствовал, что может задать такой вопрос.
"Одна дочь", — был ответ. — "Ей семь, она достаточно взрослая, чтобы понять, как увлекательно жить в старинном замке, и как впечатляют дворянские титулы. Обязанностью ее матери будет выдать её замуж за самого титулованного".
— А вы, Ланни?
— Я отец, и удостоен настоящей чести, мне разрешили посещать ребенка, когда я захочу. Принимается как должное, что я не буду делать или говорить то, что может разрушить волшебную сказку, в которой воспитывается малыш.
IVКогда горячее медное солнце утонуло в длинных каменных ущельях острова Манхэттен, два друга пошли назад к гостинице, где они встретились. Ланни там снимал номер и пригласил друга. Он заказал еду, и когда её подали и официант удалился, они долго сидели за кофе со льдом и разговором. Как много воспоминаний они должны были воскресить и как много вопросов задать! Сколько людей, с которыми они работали на мирной конференции. Где они сейчас, и что с ними случилось? Многие умерли, а другие уже выпали из поля зрения. Олстон говорил о тех, кого знал. Что они сейчас думают о своей прошлой работе? Ланни был одним из диссидентов и зашел так далеко, что оставил свою скромную работу в знак протеста против позорного урегулирования. Грустное удовлетворение знать, что ты был прав, и что худшие бедствия, предсказанные тобой, в настоящее время висят над миром, в котором ты живёшь!
Лучше говорить о самых проницательных из них, о тех, кто был достаточно смел, чтобы выступить против слепых безумств и необузданной жадности. Красный дядя Ланни, которые до сих пор жил в Париже — и был теперь député de la république française, и несколько раз его тирады цитировались в новостных рассылках в Америку. Ланни вспомнил, как привёл Олстона и полковника Хауса к своему дяде в его парижский многоквартирный дом. Этот визит был слабой попыткой президента Вильсона привести англичан и французов к какому-то компромиссу с Советами. "Как мой отец не хотел видеть меня рядом с этой опасной Красной овцой в семье моей матери!" — заметил Ланни. — "Мой отец до сих пор чувствует то же самое".
Они немного поговорили о Робби Бэдде. Олстон рассказал с юмором о годах обучения в колледже, когда он смотрел с благоговением на изумительного плутократического сына владельца Оружейных заводов Бэдд. Тот носил толстые белые свитера с высоким горлом, на каждом из которых была синяя буква Y, и, выходя на футбольное поле, получал оглушительные приветствия. Олстону, напротив, приходилось зарабатывать себе на жизнь, работая официантом в студенческой столовой, и поэтому он никогда не был "принят" в светское братство. Ланни сказал: "Робби не так резок сейчас, он научился уважать образование и, даже смирился с тем, что один из его сыновей играет на пианино и смотрит на картины вместо того, чтобы помогать ему в производстве военных самолетов".
"А ваша мать?" — спросил пожилой человек. Когда ему сообщили, что она все еще процветает, он сказал: "Я действительно думал, что она самая красивая женщина, которую я когда-либо видел".
"Она, конечно, котировалась", — ответил сын. — "Теперь она принимает с сожалением тот факт, что находится на шестом десятке, а с семилетней внучкой не может отрицать этого".
VБывшего географа удалось уговорить рассказать о себе. Он произвел впечатление на своих коллег в Париже, и ему был предложен пост в Вашингтоне. Там среди его знакомых оказался тогдашний помощник министра военно-морского флота, высокий, крепкий молодой человек со способностями и амбициями, у которого оказалась слабость к профессорам. "Он любит держать их при себе", — сказал Олстон, — "он считает, что они много знают, и что их знания должны быть использованы. Новая идея в американской общественный жизни, как вы знаете".
"Это то, что нестерпимо раздражает Робби", — ответил сын Робби.
— Когда ФДР[3]стал губернатором штата Нью-Йорк, он пригласил меня приехать в Олбани и занять незначительный пост, без особых обязанностей, но так, чтобы я мог иметь зарплату и быть всегда под рукой для консультаций по проблемам, с которыми не справиться одному человеку. Странная судьба для географа, но вы помните, как это было в Париже, мы все должны были быть политиками и дипломатами, лингвистами, этнографами, правоведами или так или иначе мы должны были ими прикидываться. То же самое происходит в правительстве, вы должны изучить человеческую природу и социальные силы, которые окружают вас, и применять здравый смысл к любым возникающим проблемам. ФДР, казалось, думал, что я был достаточно успешным в этом, и он взял меня
