Меншиковой и Ядвиги Самаровой.
– О! Сударыня! – запинаясь проговорил Нахимов в замешательстве. – Я, как вы изволите видеть, совершенно не в надлежащей форме, дамы… этот наряд…
– Наряд, хочу заметить, роскошный и импозантный, что свидетельствует о вкусе того, кто его выбирал, – произнесла госпожа Меллин, в лорнет разглядывая Адониса.
Павлов стоял в стороне ни живой ни мертвый.
– Наверное, чей-то подарок, – заметила госпожа Меллин, задрожав от ревности.
– Да, подарок, – робко, точно школяр, подтвердил Нахимов.
– От какой-нибудь дамы?
– Да… от… дамы.
– И кто же эта дама?
– Это… это… – Нахимов вытер со лба пот приговоренного к смерти, – это императрица.
– Императрица! – проговорила госпожа Меллин с наигранным безразличием. – Я именно так и предполагала, у нее есть вкус, отменный и тонкий вкус.
– Однако не желают ли дамы присесть? – предложил Нахимов, которому кровь ударила в голову. – Эй, Павлов, подай-ка стулья!
Госпожа Меллин, только сейчас заметившая своего бывшего обожателя, надолго задержала на нем странный взгляд своих темных глаз, затем вместе с княгиней Меншиковой опустилась на оттоманку, у входа в палатку.
– Мы хотим посидеть на свежем воздухе, – сказала она.
– Поставь стол и стулья перед палаткой! – приказал Нахимов.
Бывший капитан повиновался с усердием холопа, опасающегося побоев. Когда все расселись, Нахимов велел подать холодные закуски и вино. В один миг все было исполнено.
– Довольны ли вы своим денщиком? – небрежно поинтересовалась госпожа Меллин, пока Павлов наполнял бокалы.
– Совершенно доволен, – сказал Нахимов, – он послушен как собака и юрок как молния. Будь он, впрочем, другим, то я из тех людей, кто его скоренько бы выдрессировал. Еще бутылку!
Павлов поспешил принести ее.
– О! Как вы сегодня красивы! – начал Нахимов, пододвигая свое походное кресло ближе к госпоже Меллин.
– Я?.. И почему именно сегодня? – улыбнулась в ответ госпожа Меллин. – Что-то раньше вы никогда не замечали, что я красива, господин капитан.
– Я… в самом деле, – запнулся Иван, – как бы я и раньше мог отважиться на такое признание, однако я всегда готов был поклясться, что вы самая красивая женщина при нашем дворе.
– Уточню; после императрицы, – с коварной досадой ввернула госпожа Меллин.
– Нет, прежде императрицы.
– Вы вдруг так галантны!
– Я не галантен, я влюблен, – прошептал Нахимов.
Госпожа Меллин пожала плечами.
– Я знаю, что вы противница мужчин, – продолжал Адонис, – что люблю я без всякой надежды на взаимность.
В эту минуту вернулся Павлов и, откупоривая бутылку, услышал последние слова.
– Отчего же без надежды? – возразила госпожа Меллин, кокетливо поигрывая веером.
– Ах! Вы делаете меня счастливейшим из смертных! – ликуя, вскричал Нахимов. – Наполни бокалы, Павлов!
Бывший капитан весь затрясся от гнева и ревности, и так получилось, что вместо бокала этой восхитительной женщины, которую он сейчас любил еще неистовее, чем когда-либо, он вылил красное вино на ее белое, расшитое разноцветными шелковыми букетиками платье.
– Экая неуклюжесть! – ахнула госпожа Меллин.
Нахимов вскочил на ноги, сорвал с гвоздя плетку, висевшую у входа в палатку, и хотел было ударить Павлова, однако тот молниеносно выхватил из-за пояса нож и приставил его к груди не в меру разыгравшегося счастливца.
Нахимов отвел удар, с невероятной силой обрушился на дрожащего от возбуждения противника, выбил у него оружие, швырнул наземь и уперся коленями ему в грудь.
Все это произошло мгновенно. Дамы, в ужасе повскакивавшие было со своих мест, начали хохотать, увидев Павлова, который, точно червь, в бессильной ярости извивался под ногами Нахимова.
Прибежали солдаты и связали Павлова. Когда его уводили, он успел увидеть, как госпожа Меллин подняла свой бокал в направлении Нахимова и выпила за его здоровье. Потом он больше ничего не видел. Свет померк в его глазах.
VIII
Павлов поднял руку на своего начальника с очевидным намерением убить того. Военный трибунал приговорил его к смертной казни.
Госпожа Меллин ожидала, что он попросит ее о помиловании.
Прошло три дня. Павлов не попросил.
Настало утро, когда должна была состояться казнь. Один офицер, как только забрезжил рассвет, навестил приговоренного и уговаривал его попросить пощады.
Павлов снова отказался.
– Сама госпожа Меллин ждет этого, – признался офицер, – это она послала меня сюда…
– Ох! Я эту женщину знаю, – с болезненной улыбкой возразил Павлов, – она только хочет увидеть, как я перед ней унижаюсь, как я, чего доброго, буду на коленях умолять ее сохранить мне жизнь, чтобы затем тем более не дать мне пощады.
– Вы заблуждаетесь.
– Я не заблуждаюсь, я благодарен вам, однако я не заблуждаюсь, и никогда и никого о милости просить не буду, – заключил приговоренный.
Получив известие о его решении, прекрасная амазонка разгневанно топнула ногой и после этого приказала немедленно приступать к экзекуции.
Стояло весеннее утро, лучезарное, благоухающее и свежее, когда в окружении отряда гренадеров Павлов шагал по дороге к смерти. На цветущих ветках вишневых деревьев прыгали и щебетали птицы, со стороны близлежащего села доносились приветливые и звонкие удары церковного колокола.
На лобном месте госпожа Меллин, с головы до ног одетая в зеленый, отороченный соболем бархат, с тростью в руке, поджидала приговоренного перед строем полка.
При виде любимой и жестокой женщины Павлова охватил ужас, смешанный с отвращением, однако он ни на секунду не потерял самообладания.
Офицер, руководивший экзекуционной командой, еще раз подошел к нему и вполголоса предложил ему попросить о помиловании.
– Я благодарю вас от всей души, – сказал Павлов, – и прошу вас после моей смерти передать госпоже Меллин и Ивану Нахимову, что я простил их, но о помиловании просить не буду.
После этих слов он снял китель и шапку, и твердым спокойным шагом встал перед кучей песка.
Профос завязал ему глаза.
Экзекуционная команда построилась.
Шесть человек вышли вперед, шесть ружейных стволов нацелились в грудь Павлова.
– Огонь!
Прогремел залп, четко, как на учебном стрельбище; однако Павлов остался стоять цел и невредим.
И прежде чем он успел осознать, что произошло, с его глаз упала повязка, и прекрасная, жестокая, обожаемая женщина, смеясь сквозь слезы, приникла к его груди.
Так эксцентрично-переменчиво женское сердце! Пока в Иване Нахимове она видела бедного крепостного, простого солдата, полудикаря, в то время как ей равным гордо и задорно противостоял Павлов, она ненавидела последнего и желала полюбить первого. Но стоило ей вдруг поднять Нахимова до своего уровня, и тот благодаря природному дарованию даже начал блистать своими достижениями, как он утратил
