– Включи песню про уток. Громче. Вот так.
С первыми тактами песни реанимобиль трогается с места. Катя следует за ним. Мы покидаем территорию клиники. Уступая место кортежу, машины прижимаются к тротуарам.
Смотрю на Катю. Прямая спина. Готическое лицо. Плотно сомкнутые губы. Застывшие черты оживляют бегающие огни мигалки. Катя-Сама-Неподвижность неожиданно начинает раскачиваться в такт песне. Кладет руку мне на плечо, и мы раскачиваемся вдвоем. К нашей машине пристраиваются автомобили телевидения: они ведут прямой репортаж. Потом отстают. Реанимобиль тоже куда-то сворачивает. Дальше мы с Катей едем одни.
В полном одиночестве въезжаем в Скалею, куда обещали привезти Верочку. Днем набираемся впечатлений, а вечером, сидя на балконе, делимся ими с девочкой. Нестор не исключал, что она может нас слышать. Говорите с ней иногда, посоветовал, вам будет легче, а может быть, даже и ей.
В первый день сообщаю Вере, что вода очень теплая. На мой вкус, даже слишком, уточняет Катя. А на воде – катера, яхты (Катина кисть движется волнообразно), такое спокойствие. Несмотря на то что рука Глеба немного сдала, он сегодня плавал кролем и брассом. Шепчу: скажи про скалу. Ах да, вспоминает Катя, там в одном месте есть подводная скала – важно, плавая, не удариться. Просто быть внимательным: вода такая прозрачная, что ее видно издали. Одной частью скала выходит на поверхность, вся в бурых водорослях – вылитая макушка, которую причесывают волны, да, Глеб?… Представляю, как это может надоесть (провожу ладонью по волосам) – тысячи лет непрерывного причесывания.
На следующий день идем в средневековую часть города, она на горе. Свернув с виа Рома, наталкиваемся на византийскую часовню – так Кате подсказывает ее планшет. Восьмой век. Сохранились фрески. Святитель Николай. Часовня в частном владении… Катя проходит по нескольким ссылкам. Вот, нашла… Ключ у Лючии, живущей рядом. Стучим к Лючии. Соседи говорят, что пошла в гости. Отправляемся по ее следам и в одном из домов находим Лючию, пожилую итальянскую даму. Говорим с ней на условном английском. Да, готова показать, почему нет? Ключ у нее при себе.
Входим в часовню. Освещение – естественное: у строения отсутствует крыша. В апсиде действительно фрески. Они повреждены, но в сохранившихся фрагментах краски не выцвели. Посередине – каменный жернов (одно время здесь была мельница), что-то вроде экспоната. Когда глаза привыкают к полумраку, в углу замечаем человеческую фигуру. Неподвижна. Еще один экспонат.
– Это отец Нектарий, – шепотом говорит Лючия. – Русский.
Фигура оживает и крестится. Катя вздрагивает. Также шепотом:
– Он здесь… всегда?
– Приходит молиться. У него свой ключ.
Нектарий зажигает свечу и становится на колени. Лючия неслышно выходит.
Теряем счет времени. Смотрим на Нектария и его свечу. Он читает молитвы очень тихо, и мы слышим только их отрывки. Только бы не останавливался – не хочется отсюда выходить, потому что здесь нет времени. А снаружи – будущее, которого у меня, собственно, и нет. Стоять бы вечно под это бормотанье, погружаясь в его покой. Обманывая будущее, ждущее там, за дверями.
Нектарий стоит передо мной – маленький, седой. Круглые очки в металлической оправе. Поймав мой взгляд, улыбается:
– Очки – винтаж, достались от одного монаха. – Улыбка его тает. – Ты ведь сейчас о будущем думал?
– Ты, отче, ясновидящий?
– Нет, просто видящий – благодаря тем же очкам: у тебя рука трясется. Подозреваю, что ты серьезно болен.
– Еще недавно мне было страшно, что болезнь отняла у меня будущее. А теперь, знаешь, нет.
– Будущее легко отнять, потому что его не существует. Это всего лишь мечтание. Трудно отнять настоящее, еще труднее – прошлое. И невозможно, доложу я вам, отнять вечность. – Он кладет ладонь мне на голову. – Если в болезни сократятся дни твои, то знай, что в таком разе вместо долготы дней тебе будет дана их глубина. Но будем молиться, чтобы и долгота не убавилась.
Мы с Катей взбираемся на вершину горы. Море с высоты неоднородно. Течения и мели аккуратно отмечены разными красками. Белые точки яхт у берега сравнялись в размерах с лайнером на горизонте. У самых наших ног начинается тропинка вниз. Кто по ней ходит – звери, человеки, ангелы? Крута – как по такой спускаться?
– Кать, я всё думаю: о Верочкиной смерти надо сообщить Анне.
Катя пожимает плечами:
– Смысл? Анна живет в своем мире, зачем ее беспокоить?
Я набираю номер больницы Анны, чтобы посоветоваться с врачом. Тот, подобно Кате, сомневается. Спрашивает: зачем? Долг, отвечаю. Без воодушевления (это ваше право) просит перезвонить минут через пятнадцать. Говорит, что, скорее всего, она меня просто не узнает.
Мы с Катей молчим. Глядя на сбегающую вниз тропинку, неожиданно припоминаю спуск с горы в раннем детстве. Меня на всю жизнь напугавший. Не оставивший в памяти никаких деталей. Что это было за место на земле? Гора Синай? Арарат? Или, допустим, город Каменец-Подольский, где мы однажды навещали родню отца? И нет у меня воспоминания более раннего. Оно как фреска в часовне – большая часть стерта. Помню только, что я на чьих-то руках. И этот кто-то спускается, балансируя, боком. Нога к ноге, нога к ноге. И музыка трагическая, соответствующая этому спуску, – двухчастные фразы. Что это была за музыка? Lacrimosa? За пультом Герберт фон Караян? Вряд ли… Вряд ли Караян бывал в Каменце-Подольском. Игры памяти, привычка мыслить в музыкальных образах.
Снова связываюсь с больницей. Включаю громкую связь, чтобы слышала Катя. Врач (подчеркнуто сух) говорит, что передает трубку Анне. Вопреки ожиданиям, Анна меня узнает. Сообщает о навязчивом внимании к ней со стороны мужчин. Жалуется, что вчера впервые ее не навестила Вера.
Катя поднимает голову и смотрит на меня. Прикрыв трубку ладонью, шепчет:
– Скажи: уехала…
Осипшим голосом повторяю, что Вера уехала. Надолго. После паузы из телефона раздается:
– Куда?
Смотрю на Катю.
– В Брис-бен… – шепчет по слогам Катя. – Это в Ав-стра-лии.
Получив мой ответ, Анна на пару минут задумывается. Когда уже кажется, что связь потеряна, спрашивает:
– Замуж вышла?
– Да…
– Там, в Австралии?
Прочищаю горло.
– В Австралии.
– За кого? Ну, что ты молчишь?
– За австралийца.
P.S
Отпевание Веры проходит в узком кругу и в отсутствие прессы. Девочка, в одночасье ставшая знаменитой, находит свое упокоение на одном из мюнхенских кладбищ. С тех пор Яновские недоступны. Они не подходят к телефону и не отвечают на письма. Когда упоминания о них прочно соединяются со словом исчезновение, они внезапно появляются на публике.
Это происходит 15 ноября 2014 года на благотворительном концерте в лондонском Альберт-холле, где планировалось выступление
