Он попробовал себе представить, как campesinos[94] приманивают то светловолосое совершенство из Шато Мармон запахом кукурузной муки, и как оно потом наделяет их милостями. Испанское слово сразу же включает воспоминания, как Хизме – эндокринную систему. Последний приезд домой к abuela, когда ему было восемь… Бабуля была уже слишком слаба, чтобы вставать с постели больше, чем на несколько минут кряду. Она плакала, кричала на маму, твердила, что кому-то надо отнести tamales[95] к источнику. Грея воду ему для купания, мама сказала: «Вот видишь, как оно здесь? Когда кузены опять назовут тебя pocho[96], вспомни, что куда лучше быть американцем, чем таким вот суеверным campesino, как они».
Так он и вырос, вот с этими самыми мыслями, пока они не нашли его, не переделали и не послали работать на себя. В этой жаркой, сырой комнате он вдруг весь заледенел, и чтобы спрятать это, расхохотался.
– Добро пожаловать в Страну Свободных, chica[97]. Никаких пособий, никаких одолжений, никакого братания с низшими классами.
Ее глаза потемнели, словно в каждый упало по капле чернил. В нем снова взмыл ужас. «Надо было сразу ее пристрелить!» Но тут в них, глазах, приливом поднялись слезы, словно вода с растворенным углем, перелились через край и нарисовали темно-серые полосы на ее белых, скошенных щеках.
– Пожалуйста… это неправда – скажи, что неправда. Мне некуда пойти. Машины… пришли машины, громкие, зловонные, и вырвали деревья из земли, сломали горы и увезли их. Они высосали всю воду из нежных темных мест под землей. Воды везде стали ядовитые, я не знаю, как, но звери, которые их пьют, болеют. Я пыталась остаться у источника, но вода ушла, а машины пришли. Мне не было больше места…
– Здесь для тебя тоже нет места, – отрезал он, думая: «Ты же такая тощая, Jesucristo[98], ты могла бы жить в чулане для швабр; должно же быть какое-то место, куда тебя можно засунуть».
Она яростно затрясла головой, пальцами размазывая серые слезы по щекам.
– Здесь есть места, куда не ходят машины – я знаю. Весь Народ здесь – inmigrantes[99] из холодных земель, они должны знать, каково это. Они поймут, они разрешат нам помочь им – помочь сохранить эту землю.
Даже здесь уже появились пустоты… сказала блондинка у бассейна. Но эта малышка – всего одна? Неужели от нее всем будет плохо?
Нет, так не пойдет. Каждая из целей – всего одна, а вместе их – сотни.
– Они хранят ее – от всех вас, чтобы вы не выпили ее, не сожрали, как саранча.
Она замерла, как в стоп-кадре.
– Смертные используют. Народ хранит и защищает. Они же сами это знают!
Да что она такое говорит?
– Речь о силе. Не знаю, о какой именно, но она в земле. И она иссякает.
– Магия течет сквозь Народ, как вода сквозь пальцы. Мы не копим ее, не запасаем, не прячем, не запираем. Если попробовать, она иссякнет, да. Кто наговорил тебе этой лжи?
– Они. Такие, как ты.
– Много ты видел таких, как я, – произнесла белокурая красавица голосом, из-за которого все сказанное сразу же обращалось в мудрость и истину.
Она не двинулась с места, но как-то вдруг оказалась ближе к нему. Глаза стали шире, волосы зашевелились, как сухая трава на ветру. Но ветра не было. Ему отчаянно захотелось попятиться, убежать.
Он вспомнил ту ночь в бабушкином доме, после ссоры насчет tamales. Он лежал на полу, завернутый в одеяла, и не мог спать, потому что они все звенели у него в голове: сердитые голоса, abuela плачет, mamá гремит после ужина посудой, и движения у нее такие резкие, жесткие. «На тебя никто не злится», – попробовал он сказать сам себе, но его все равно мутило от страха. Вот потому-то он и не спал, когда в окно на другом конце комнаты постучали: тук-тук-тук. В стекло, купленное на деньги, которые мама посылала домой. И тогда он поднял голову и посмотрел.
Наутро он сказал маме, что ему приснился кошмар. Так он с тех пор и остался у него в памяти – как кошмар, дурной сон. И ненависть к маленькому домику, который он никогда больше не видел.
Зато сейчас охотник вспомнил все. Той ночью он видел дьявола, который пришел, чтобы забрать его маму и бабушку себе – за грех гнева. Он тогда задушил крик прямо в горле, потому что если он закричит, мама с бабушкой проснутся, прибегут, и тогда дьявол их увидит. А вот если он его заберет вместо них, они будут спасены.
А увидел он – до того как закрыть глаза и ждать смерти – белое лицо с высоким плоским лбом, серыми дисками глаз и безгубым ртом, и тонкие белые пальцы, прижатые к стеклу. Это была она – или кто-то из ее племени: пришла от источника в поисках приношений.
– Это неправда, – прошипела она, подаваясь вперед. – Никто из наших не скажет, что мы пожираем и уничтожаем. Это ложь смертных – чтобы нас боялись, чтобы прогнать нас прочь!
Он и правда боялся ее. Нет, он легко мог бы переломать эти тоненькие, как ёршики для трубок, ручки, но это не спасло бы его от ее гнева, который и так уже закипал в комнате, как пыльная буря, способная соскоблить краску с машины.
Она должна, просто обязана ошибаться. Если нет, то три года… целых три года у него не было выбора. Или все-таки был? Сотни созданий, которые могли бы – должны были! – жить вечно… если бы не он.
– Свои… ваши же хотят, чтобы вы держались подальше, – чуть ли не выплюнул он. – Ты все еще не понимаешь, правда? Они послали меня убить тебя.
Он думал, что она уже давно не шевелится, но теперь она просто превратилась в утес из белого камня. Он не мог отвести взгляда от ее широченных, во все лицо глаз. Потом где-то под ними раскрылся рот и из него вышел звук, сначала совсем тихий, так что он даже не сразу узнал смех.
– Так ты прогонишь нас или убьешь? Ты опоздал. Ягуары уже перешли через Рио Гранде на север. Дикая магия теперь здесь. Мы восстановим равновесие, несмотря на ваших глупых inmigrantes. И когда все мы снова войдем в силу, они поймут, как слабы
