Дождь усилился, вода размыла город за витриной закусочной, и теперь я видела только акварельные разводы сверху вниз.
Кошки обожрались лапшой и рыбой и тут же сделались неблагодарны и самодостаточны, не сказав спасибо, потихоньку выскользнули на улицу, пустились гулять под дождем. С улицы в кафе заглянул седой господин с кожаной сумкой и потребовал хлебной похлебки и водки, и мне тут разонравилось, и я вышла и двинулась вниз, к площади Реставрации.
Площадь Реставрации заливала вода. Она спускалась с пяти улиц и собиралась здесь, а канализация, конечно, не справлялась, стоки давно забились, и теперь площадь походила на овальное озеро. По нему плыли бамбуковые стулья, баки из-под воды, пластиковый мусор и листья, и лодка, и цинковый таз с сидящей в нем крысой. Я развернула голенища сапог и отправилась гулять по площади. Дождь ослабевал, по воде уже не плыли пузыри, я вышла в центр, поймала стул и села, задрав голову, подставив лицо дождю. Серая мгла растянулась до горизонта, сплошная туча, и казалось, что сейчас она начнет ползти по крышам.
Дождь, чистый, не кислый.
Я промокла. После очистки макинтош поменял цвет – теперь он серый – и сократился в размерах, большую часть спасти не удалось, теперь он похож, скорее, на жилетку, рукавов не осталось, сейчас я ношу его поверх куртки.
В самом конце площади, в том месте, где раньше был фонтан, размещалась позорная клетка, в ней обитал довольно паршивый негр. Когда я направлялась в гости к профессору, он швырнул в меня пластиковой бутылочной пробкой, а сейчас сидел, прижавшись к прутьям и прикрывая голову размокшей газетой.
Это был очень второсортный негр, на Сахалине я видывала американцев куда приличнее, упитаннее, увереннее в себе, и, забрасываемые камнями, они держались с некоторым пусть невеликим, но достоинством, а этот нет. Зачем он кинул в меня пробку? Кстати, белый.
Он прижимался к прутьям, вдавливался в них, точно хотел, чтобы они защитили его от дождя. Никакой телесной плотности в этом американце не было – тощий, синий, с ребрами, которые прекрасно проглядывались на спине, с острыми позвонками, проступающими через кожу. Дождь теплый, как и погода, до первых заморозков ему никакой одежды не полагалось. Он сидел, вцепившись в прутья руками, и упершись ногами в пол, а спиной в прутья, в нечеловеческой позе, выгнувшись, раскорячившись в деревянной судороге.
Сначала я думала, что это на самом деле судорога, но потом вдруг поняла, что нет, негра просто била сильная дрожь, и, чтобы не трястись, он впился всем телом в свою клетку.
Вода постепенно прибывала, она уже доходила до колен. Вдруг негр отлепился от прутьев и повернулся – мимо клетки проплывал пластик, большой кусок, наверное, какая-то вывеска, сорванная ветром, или кусок крыши. Американец увидел его и снова прилип к прутьям. Крыша. Укрытие. Конечно, смотритель, который придет завтра, отберет, поскольку пластик в позорной клетке не положен, но смотритель приходит по утрам, и если американец ухватит вывеску сейчас, то до утра он сможет укрываться от дождя. Много часов без дождя.
Негр это понимал, он собрался и попробовал добыть себе укрытие, он вытянул руку, схватил пустоту, пластик достать не получилось, он медленно проплывал мимо. Американец заволновался и, умудрившись просунуть сквозь прутья плечо, снова не достал. Он, кажется, заверещал, навалился на прутья всем телом, втиснув между прутьями голову. Он почти оторвал себе ухо и срезал кожу с плеча, он почти его зацепил. Поймал уплывающую крышу кончиками пальцев, на мгновенье застыв в зыбком равновесье, вся его мускулатура напряглась, он словно влил все силы в пальцы, в указательный и в большой, и теперь напоминал уже не облезлую больную обезьяну, а скорее богомола, в нем совершенно исчезла связь с теплокровными.
Это продолжалось еще какое-то время, у него не получалось подтянуть к себе пластик, но и отпустить его тоже не мог; американец, выгнувшись и выкрутившись всеми сухожилиями, держал и держал.
Ветер. Не знаю, ветер это или течение, постепенно усиливавшееся, или у него сломались ногти, не знаю. Синий пластик сорвался. Американец ожил, принялся грести ладонью, пытаясь подогнать крышу к себе, но та уходила от него все дальше и дальше. Тогда американец зарычал, вскочил на ноги, отпрыгнув от прутьев, потом с воплем кинулся на них.
Он ударился о них с такой силой, что я увидела, как погнулись прутья. Американца отбросило назад, он упал на пол и тут же вскочил и снова кинулся на решетку. Синий пластик уплыл, это видела я, это понял и американец, но он все равно бросился снова, с рычанием.
Это повторилось несколько раз, американец в отчаянье бился о прутья, старался растянуть их, бодал и пинал, бился и рвался.
Потом затих, лежал на боку, не шевелясь.
Я направилась к нему.
Американец лежал с открытыми глазами. Он был в сознании, но на меня не смотрел, уставился на свою руку. Ногти на самом деле вывернутые, сломанные. Суставы на пальцах распухшие, и локти шарами. Старый белый негр. Я смотрела на него через прутья. Негр дрожал.
Я опустила руку в правый карман, достала из него кусок тусклого серого металла, овальный, с ямками от пальцев. Звездная медь.
Я сняла макинтош, свернула его и просунула через прутья. Дождь усилился и стал теплее, я направилась в сторону набережной.
Пройдет сорок семь лет. Всего лишь сорок семь лет, это так мало, это совсем ничего, я даже не успею как следует состариться. Металл останется со мной. Мир изменится.
В один из вечеров далекого сентября человек, сидя на веранде старого дома у залива, услышит, как дышит небо. Он будет слушать эту мелодию до рассвета, он будет смеяться и плакать, а еще через четыре месяца он закончит принципиальную схему прыжка. И скоро звездная медь будет расплавлена и отлита в семнадцать отражательных пластин для двигателя, идущего вдоль нитей Хогбена.
Еще через три года будет построен первый прототип, способный преодолеть гелиосферу за время, равное промежутку между двумя ударами сердца, и первым пилотом корабля станет его изобретатель. Мой внук. Он будет высок, светловолос и голубоглаз, мой внук, лучший человек на Земле, с самым тонким чувством равновесия, идеальный пилот звездолета, первый, кому звезды послушно лягут в ладонь.
Да, он будет высок, светловолос и голубоглаз.
А еще он выберет для своего корабля имя.
Я футуролог, я знаю какое.
Показания СинкаяВ ту зиму кошка выучилась спать в банке и есть лук. Лук ел и