Сфинкс

Ты дейст..льно умер..ла?

– Да. Теперь мне ничего не страшно!

Раньше подобное предложение привело бы в восторг. Но не теперь. Девочка, девочка, что в действительности ты знаешь о СМЕРТИ? Та, первая, не знала ничего. Она была в голубом платье и в синих ботиночках. Ботиночки до сих пор пылились у него в квартире.

Та, первая, сначала думала, что он шутит: связанные руки и ноги лишь позабавили ее. Но нож, вырезающий на гладком животе кровавые сердечки, быстро стер улыбку с прекрасного лица. Раздавленные утюгом пальцы. Отрезанные мочки ушей. Выдернутые с корнем волосы. Раскаленные иголки под ногти. Повисший на одной ноте животный, неумолкающий крик. А потом он аккуратно вытирал слезы с ее посеревших щек. Думая о матери, что когда-то его предала, оставив в детдоме. Это должны были быть ЕЕ СЛЕЗЫ.

Двадцать минут они шли в тишине до парадной: неприкаянные тени в туманном городе. «Для людей, – думал Петр, – я ошибка эволюции. Для меня ошибка – это люди».

По всей планете изгои, обладающие решимостью, берут в руки оружие или сами становятся им, возвращая миру его собственное отражение. Общество делает все, чтобы танец НЕНАВИСТИ продолжался.

Петр открыл входную дверь. Пахнуло сыростью и крысами. Поднялись на второй этаж по разбитой лестнице. Старый фонд. Дом, давно переживший своих хозяев. Ключ повернулся в замке, и Петр толкнул дверь от себя.

– Свет… – начала Даша, шаря руками по стене.

– Нет! – с нечеловеческой силой он вцепился ей в руку.

– Ай! Отпусти, больно же!

– Не нужен…свет.

Даша посмотрела внимательно. Пошла дальше. Обшарпанный коридор. Маленькая комната с окнами на помойку. Сфинкс спал на стуле. Бока тяжело вздымались. Слюна натекла в лужу, но Гошеньку это не волновало. Единственное, что владело его сознанием: кроваво-красное марево, прерывающее дыхание. Темный водоворот ярости утягивал на самое дно, туда, к пропахшим кровью боксам.

– Ой, какой милый, – Даша наклонилась, погладив горячие уши. – А что с ним? Он болен?

– Не… знаю, – соврал Петр.

Сел на кровать, тяжело дыша. Даша положила руки ему на плечи. Прикоснулась губами к мочке уха.

– А твоя девушка не будет против?

Если бы остались силы, он бы рассмеялся. Положение было настолько патовым, настолько неожиданным, что раньше это скрасило бы его ночь. Последняя насмешка судьбы. Рассуждать становилось все труднее и труднее. То, что приближалось, затмевало мозг – и мозг минуту за минутой сдавал оборону.

Гошенька открыл слезящиеся глаза и посмотрел на Дашу из-за баррикад ослепленного яростью сознания.

Жизнь – это безумие, буравящее мозг. Для них двоих – социофоба и сфинкса – только это и было правдой. В своей болезни они сблизились как никогда. Господи, почему эта наивная дурочка ничего не видит? Ощущать ее прикосновения на своей горячей, шелушащийся коже, ощущать женское тепло, ласку, нежность, когда болезнь, словно прерыватель, того и гляди разомкнет что-то в мозгу, что-то такое, объединяющие тебя с этим миром… было почти что больно, почти что горько. Можно ли смеяться и плакать одновременно? Наверное, да. Наверное, так и надо умирать.

Дикая боль с утра заставила Дашу заорать и проснуться. Сфинкс вгрызся клыками в руку, пуская слюни на простынь. Слюни, перемешанные с кровью, стекали по безволосому подбородку. Костлявое тело, красные глаза, пасть, полная пены… Даша завизжала и отдернула руку, перекатываясь на другой бок. Она вскочила и чуть не упала, ногой запутавшись в простыне. Сфинкс с яростью прыгнул, нацелившись на живот, – Даша успела выставить защиту и руку пронзила новая вспышка боли, сильнее и ярче предыдущей. Из перерезанной вены кровь хлынула потоком. Сфинкс прижался, вздыбил плечи и прыгнул снова: клыки полоснули по обнаженной шее, туда, к заветной артерии, по которой течет жизнь…

От следующей атаки в голову Даша уклонилась, пожертвовав плечом: клыки сфинкса разорвали его до мяса. Она яростно отбивалась от сумасшедшего создания, покрываясь кровавыми ранами и царапинами. Поймав Гошеньку в воздухе, размахнулась и отбросила сфинкса прочь: костлявое тело врезалось в тумбочку, хвост сломался. Из пасти зверя вырвался вой, который превратил внутренности Даши в лед. Вооружившись одеялом, рыдая, прижавшись взмокшей спиной к стене, пленница стала тормошить Петра.

Петр не просыпался. С губ ее нового возлюбленного текла слюна, глазные яблоки тяжело двигались под закрытыми веками.

«Бешенство! – трепыхалась в голове Даши горячая мысль. – Я умру здесь, одна, и никто мне не поможет. Бешенство, господи, бешенство! Я заболела. Заболела. Заболела…»

Взгляд скользнул вверх, и Даша застыла, как подстреленная. На грязных желтых обоях были кнопками прикреплены фотографии расчлененных тел. Взгляд пошел выше: дверцы шкафа открыты, и женская обувь разных размеров высовывается наружу, словно наблюдает. Изящные черные туфельки, ботильоны с блестками, сандалии с цветочным орнаментом, синие ботиночки, красные кожаные сапожки…

Даша закричала, закрыв рот окровавленными пальцами.

И тогда Петр проснулся.

Сконвертировано и опубликовано на http://SamoLit.com/