– Я был встревожен, видя такое в своей дочери.
– Да, папа. Однажды, когда я закончила свой рассказ об очередном способе убить врага, ты какое-то время молча смотрел на меня, затем достал из бумажника две фотографии. Совершенно одинаковых, но только у одной был опален угол, а на другой были бурые пятна, которые, как я узнала впоследствии, были кровью. На фотографиях была семья из трех человек, оба родителя военные, но форма у них была не такая, как у тебя, папа, и у них были погоны, которых у тебя тогда еще не было[24]. Девочка была примерно одних лет со мной, хорошенькая, с розовыми щечками, похожими на дорогой фарфор. Выросшая на севере, я никогда не видела такую кожу. Длинные черные волосы ниспадали до пояса. Девочка была такая красивая. И мама у нее тоже была привлекательная, а отец был такой красивый, что я прониклась завистью ко всей семье. Но ты объяснил, что это вражеские солдаты, они были убиты огнем нашей артиллерии, а эти фотографии забрали с их трупов. И теперь у хорошенькой девочки с фотографии больше нет ни мамы, ни папы.
– Я также сказал, что враги, убившие твою маму, не были плохими людьми, – сказал генерал Линь. – Они поступили так, потому что были солдатами и до конца выполнили свой долг. И твой отец тоже солдат и должен выполнять свой долг и убивать врагов на поле боя.
– Я все помню, папа. Конечно, я все помню. Ты должен понять, что это были восьмидесятые годы. В то время то, чему ты меня учил, было еще непривычным и странным. Если бы правда всплыла, это положило бы конец твоей военной карьере. Ты хотел вырвать у меня из души семена ненависти до того, как они прорастут. Ты показал мне, как сильно меня любишь, и я до сих пор признательна тебе за это.
– Но это не помогло, – вздохнул генерал Линь.
– Не помогло. В то время мне просто было любопытно, что же это такое – долг, который заставляет солдат убивать друг друга, но не испытывать ненависти к своим противникам. Однако для меня все было по-другому. Я по-прежнему хотела, чтобы пчелы до смерти изжалили врагов.
– Мне было больно слушать тебя. Ненависть, рожденная одиночеством ребенка, потерявшего мать, быстро не проходит. И рассеять эту ненависть способна одна только материнская любовь.
– Ты это понимал. Появилась женщина, которая часто приходила к нам и была со мной ласкова. Мы с ней подружились. Но по какой-то причине она не стала мне новой мамой.
– Линь Юнь, – снова вздохнул генерал, – мне следовало обращать на тебя больше внимания.
– Позднее я постепенно привыкла жить без мамы, и со временем наивная ненависть в моем сердце угасла. Однако мне по-прежнему очень нравилось фантазировать, и я росла в окружении самого разного вымышленного оружия. Но лишь в то лето оружие стало частью моей жизни. Я окончила второй класс. Тебе предстояло отправиться на юг, разворачивать базу морской пехоты. Увидев, как я расстроилась, ты взял меня с собой. Место было уединенное, и, лишенная общества других детей, я играла с твоими товарищами по службе, по большей части молодыми офицерами, не имеющими детей. Вместо игрушек они дарили мне стреляные гильзы. Самые разные. Я мастерила из них свистульки. Однажды у меня на глазах солдат извлек из магазина патрон, и я потянулась к нему. «Детям с этим играть нельзя, – остановил меня солдат. – Детям можно играть только с обезглавленными». «Так оторви ему голову и дай его мне!» – сказала я. «Тогда это будет просто гильза, каких у тебя много. Я принесу тебе еще». «Нет! – упрямо сказала я. – Я хочу вот эту, с оторванной головой!»
– Да, ты именно такая, Линь Юнь. Если ты на что-то нацелишься, все остальное не имеет для тебя никакого значения.
– Я так приставала к солдату, что он наконец сдался. «Хорошо, но оторвать голову трудно. Я лучше ее выстрелю». Он вставил патрон в магазин, вышел с автоматом на улицу и выстрелил в воздух, а затем указал на выброшенную стреляную гильзу и предложил мне ее взять. Но я лишь уставилась на него широко раскрытыми глазами. «Куда подевалась пуля?» «Она улетела, высоко в небо», – сказал солдат. «А звук после выстрела – это сделала голова, когда улетала?» – спросила я. «Ты очень сообразительная девочка, Юньюнь», – сказал солдат. Затем он снова прицелился в небо и выстрелил, и я снова услышала свист летящей пули. Солдат объяснил, что пуля летит очень быстро и может пробить стальную пластину. Я погладила теплый ствол автомата, и тотчас же все оружие, которое я придумала в своей голове, стало слабым и беспомощным. Настоящее оружие, лежавшее передо мной, обладало неудержимой притягательной силой.
– Суровые вояки находили восхитительным то, что маленькой девочке нравится оружие, поэтому и дальше развлекали тебя им. В те времена учет боеприпасов был не такой строгий, и многие солдаты, увольняясь из армии, прихватывали с собой десятки боевых патронов. Так что тебе было с чем играть. Наконец дошло до того, что тебе позволили выстрелить самой; сначала тебе помогали держать тяжелый автомат, но затем ты уже справлялась сама. Узнав обо всем, я не придал этому особого значения, и к концу летних каникул ты уже самостоятельно ложилась на огневой рубеж и стреляла из автомата очередями.
– Я держала автомат и чувствовала, как он вибрирует при стрельбе, в то время как другие девочки убаюкивали кукол. Потом я увидела на стрельбище ручной пулемет. Мне звуки его выстрелов принесли радость, а не боль… К концу лета я уже не зажимала уши при взрыве гранаты и выстреле из безоткатного орудия.
– Позднее я часто на каникулы брал тебя с собой в боевые части, в первую очередь для того, чтобы проводить с тобой больше времени, но также потому, что, хотя я и не считал армию подходящим местом для ребенка, на мой взгляд, ничего плохого там с тобой произойти не могло. Но я ошибался.
– На протяжении всех каникул я постоянно общалась с оружием, поскольку солдаты с удовольствием давали мне поиграть с ним. Другим подросткам приходилось довольствоваться игрушечными пистолетами и автоматами, но я имела возможность играть с настоящим оружием, поэтому все с удовольствием учили меня стрелять – лишь бы никому не было плохо.
– Точно. Помню, это было вскоре после того, как была создана морская пехота, тогда постоянно проводились боевые
