— Но почему ты не отдала мне его раньше? Почему только теперь? Хотя… — Макс тяжело вздохнул и добавил, — Какая разница.
Тамара Львовна промокнула уголки глаз бумажной салфеткой. Колючий ком застрял в горле и не давал сказать ей ни слова. А через несколько минут, собравшись с силами, она сказала:
— На самом деле, мой дорогой, причин, по которым я не отдала тебе его раньше, много. Я и по сей день верю, что Володя вернётся домой. Что есть, да-да, есть обстоятельства, которые его держат, и он их обязательно преодолеет. Я боялась и, признаться и сейчас боюсь, что ты, прочитав этот дневник, захочешь отправиться на поиски отца. А разлуки с тобой моё старое, истерзанное сердце не выдержит. Я держала этот дневник рядом с собой и ощущала его присутствие. Будто бы Володя и не улетал вовсе. Он просто уехал в командировку и скоро вернётся, как всегда в ноябре, к своему дню рождения. И так было бы и по сей день. — Она замолчала. Солнце почти скрылось за горизонтом и яркие вечерние огни уже успели осветить тёплый июньский вечер. — Наверное, я так и не нашла бы в себе силы отдать тебе отцовские записи. Но я обещала Володе и обещание своё я сдержала. Случись что со мной, этот дневник так и остался бы тайной. Я бы себе этого не простила.
Макс подошёл к растревоженной, взволнованной бабушке. Он обнял её, поцеловал в щёку, вытерев слёзы с её морщинистого, но такого родного лица.
— Конечно же он жив, Тамрико, он жив, — ласково улыбаясь, сказал Макс. Он обнял её голову руками и прислонил к своей крепкой груди. — Если в этом дневнике есть ключ к разгадке, если есть хоть какая-то подсказка, где его искать, я обещаю тебе, что найду отца. Верь мне и ничего не бойся.
Тамара Львовна тихонько кивнула головой и закрыла глаза.
Поздним вечером Макс вернулся домой. Войдя в коридор, Басаргин понял, что, вернись он немного раньше, то его бы ждал романтический сюрприз. А именно: незабываемый вечер с очаровательной прелестницей Лизой, которая, не дождавшись его, уснула на кровати, усыпанной лепестками алых цветов. На полу в спальне, по всему периметру кровати, догорали свечи и пахло сандалом. А сама Лиза, сладко посапывая в тёплой постельке, была одета лишь в прозрачный розовый пеньюарчик. Последний, впрочем, никак не мог скрыть всех пикантных намерений на предстоящий вечер.
Но к своему же личному удивлению, Макс тихонько проскользнул на кухню, стараясь не шуметь и не будить Лизу.
Не выпуская из рук дневник отца, он заварил себе крепкий кофе и, прихватив с собой горячую кружку ароматного напитка, отправился на балкон. Умостившись в своём любимом подвесном кресле, Макс подключил плеер к сети и нажал на кнопочку. Загорелся экран плеера. На маленьком мониторчике стали появляться файлы, в названии которых фигурировали только даты. Макс нашёл один файл с датой своего рождения. Согласно инструкции, положил плеер перед собой на горизонтальную поверхность и нажал кнопочку на сенсорной панели. Появился вертикальный луч, который через пару секунд стал расширяться. Появилось объёмное, воронкообразное изображение человеческой головы. Это был отец Макса — Владимир Басаргин. Как живой! Будто и не улетал он вовсе, а вот сидит сейчас перед Максом. Только не полностью сидит и поговорить с ним никак нельзя, а слушать можно. И он стал вещать.
«10 апреля 2025 год.
Сегодня моему мальчику, моему Максу исполняется пять лет. Мне жаль, мой дорогой, что я так далеко от тебя сейчас. Но знай! Да-да! Я хочу, чтобы ты знал: всё, что я делаю — всё ради тебя и для твоего будущего. Сегодня мы, я и мой старший товарищ Бенджамин Моррис, вышли в открытый космос. Это потрясающее чувство! Мой первый выход в космос. Его можно сравнить с первым поцелуем! Такой же дурманящий и пьянящий. Невозможно забыть!
А наша Земля! Она помещается у меня на ладони, словно шарик для пинг-понга. И это — наш дом!»
Макс слушал, не отрываясь. Всё подряд. В рассказе отца не было ничего лишнего.
Отец рассказывал о том, как он делал первые шаги в космосе, осваивая его. Полёты на Марс и Луну, на спутники Юпитера и полёт сквозь пояс астероидов. У Макса в голове мелькали картинки, словно он просматривал кадры из фильма о путешествии по Солнечной системе. По рассказу отца было видно, что работа захватила Владимира Басаргина всерьёз и полностью. Всего и надолго. Но, чем дольше он проводил времени в космосе, в длительных командировках и экспедициях, тем сильнее он скучал по маленькому сыну и хотел быть рядом с ним. В одной из экспедиций он написал:
«Вот уже год, как я не был дома, не видел маму и Макса. В этом году он заканчивает школу. Но куда пойдёт учиться дальше? Кем станет? Только бы не по моим стопам. Холодный колючий космос с миллионами опасностей и угроз. Он никогда не сможет заменить тепла родного дома и любви близких, родных сердцу людей.
Какой бы ты ни выбрал себе путь, профессию, помни одно, сынок: никогда работа не заменит тебе самое главное в жизни: семью, родной дом и друзей. Ты можешь любить то дело, которое для себя выберешь, отдаваться ему полностью, погружаться в него с головой. Но никогда твоя работа не должна быть важнее родных людей. С годами я понял это. Я чувствую, как что-то упустил в своей жизни, что-то очень важное. А самое страшное, что этого уже не догнать, не вернуть.»
Всё дальше и дальше слушал Макс. В посланиях его отца чувствовалась какая-то безысходность и тоска. Но настроение его резко изменилось в последних файлах дневника. Именно в них он описывает подготовку к экспедиции к мифической планете. Владимир Басаргин называл её Глория.
Всё началось со знакомства капитана Басаргина с астрофизиком Белоусовым Константином Петровичем. Именно он заразил отца Макса безумной идеей о существовании ещё одной планеты в Солнечной системе. Константин Петрович с помощью науки и математических расчётов доказал, что Глория существует.
«Да, теперь я точно знаю, что Глория — это не просто миф, химера. Нет. Она существует! Иначе и быть не может! — писал Владимир Басаргин. — Планета Глория — родная, одноутробная сестра нашей Земли. Спрятанная за солнечным диском, она не раз «выглядывала» из-за него. Джовани Кассини — директор Парижской обсерватории, видел её в 1672 и в 1686 годах. В 1740 году за ней наблюдал английский астроном Джеймс Шорт, а в 1759 — немец Андерс Майер.
Далее, изображение отца пропало и
