Я обвожу взглядом зал. Делаю шаг. И замираю. У самого возвышения, которое некогда было импровизированной сценой, стоит столик. Обычный, как и остальные. Вот только…
Он сидит, пьет дымящийся кофе, когда все пьют глинтвейн. Он натягивает на руки, как и я, рукава. Вот только на нем не невзрачный, негреющий джемпер, а теплый ярко-синий, как его глаза, свитер. Он кутается в безразмерную одежду, скрывая свое изящество. Он дует на темную кофейную гладь, остужая напиток, но этот жест мимолетный, будто не замеченный им самим. Сделанный автоматически. Он мыслями совсем далеко. Он опускает взгляд, обнимает худыми ладонями кружку, потому что знает — я стою совсем рядом. Мне до него два шага. И это самые трудные шаги в моей жизни.
— Трой, — я приближаюсь к нему. Он вздрагивает. Я вижу это мимолетное движение плеч вверх, как соскальзывают пальцы с керамической поверхности. — Пойдем.
Я беру его хрупкую ладонь в свою. Он будто хрустальный. Снежный. Одно неверное движение — и он рассыплется. Но я обнимаю его за талию, такую тонкую, даже сквозь свитер. Он обнимает меня за шею и несмело кладет голову на плечо. Мы покачиваемся в такт музыке, ловим каждое слово, вслушиваемся в дыхание друг друга.
— Коннор, я… — его голос срывается тихим хрипом, но звучит всё так же прекрасно, как в нашу первую встречу.
«В другой жизни
Я бы никогда не поступил по-другому,
Я бы пережил всё это снова
Тысячу раз,
Только для того, чтобы впустить тебя в своё сердце,
Позволить тебе свести меня с ума.
В другой жизни я бы пережил всё это снова тысячу раз.»*
Я чувствую, как дрожат его руки. Я чувствую, как он резко выдыхает, будто борясь с собой, преодолевая что-то внутри, ломая какой-то барьер.
Я молюсь: «Посмотри на меня».
Я молюсь: «Скажи хоть что-нибудь».
Мы не останавливаемся, песня играет, мы качаемся в такт, будто на легких ночных волнах. Столько звуков вокруг, столько нот…, но он слышит меня. Его голова на моем плече, мои губы почти касаются его уха. Я закусываю губу. Чувствую, как сердце начинает стучать, выбивая странный ритм. И я говорю:
— Я тоже.
Его губы со вкусом кофе. Мои — с горьким вкусом электронных сигарет. Наш поцелуй не больше, чем обычное легкое касание, которое задерживается до последней ноты. Я прислоняюсь своим лбом ко лбу Троя и открываю глаза. Кончики черных редких ресниц дрожат, он весь будто лист на ветру. Но когда он все-таки открывает глаза…
Они голубые, чистые, искренние.
Мы ни разу не целовались до этого. Мы не держались за руку. Мы не познакомились в клубе или на какой-то выставке, у нас не было бешеной химии.
Просто так случилось, что мы обнимаемся в переполненной кофейне, под тихий и привычный гул разговоров. Так должно быть. Не бывает случайностей. Мы не встречаем людей просто так. Всё, что мы делаем — это не простое стечение обстоятельств. Это судьба.
И моя судьба — он.
***
Sting — Shape Of My Heart
Фонари зажигают теперь раньше. Я не знаю, который сейчас час, да это и не имеет никакого значения. Единственный ориентир — фонарь напротив моего окна, светящий в сторону постели.
Мягкий белоснежный свет бликами скользит по его коже, следом за моими губами. Каждая минута разбивается на мелкие осколки мгновений.
Мои руки на его теле смотрятся большими, а он весь будто соткан из света фонаря, луны и звезд.
— Не останавливайся, — шепчет он, сжимая сильнее мою правую руку. Я знаю, что ему больно. Замираю, давая Трою привыкнуть. И он тянет меня к себе. Целует, нежно, но жадно, будто пытаясь наверстать упущенное за эти два месяца.
Его холодная кожа становится теплее, он выгибается, цепляет за меня тонкими аристократичными пальцами. Распахивает свои сапфировые глаза и шепчет зацелованными губами:
— Я бы пережил эту боль снова и снова. Тысячу раз. Я бы пережил всё, потому что в итоге встретил тебя.
Я произношу его имя на выдохе, губы в губы. Я целую его ключицы, шею, скулы. Я смотрю на него, распростертого подо мной, и запоминаю это навсегда. Смущения нет, есть только нежность, желание, зыбкая пелена, затмевающая разум.
Я прижимаю это хрупкое тело к себе, зажмуриваю глаза до ярких бликов. Трой комкает в пальцах простыни, отпускает их, сжимает мои предплечья, он выгибается до еле слышного хруста. Я вижу его сжатые в тонкую полоску губы, тут же растягивающиеся в удовлетворенно-нежной улыбке.
Такой красивый. Будто хрустальный. Мой.
За окном шумят машины, играет в каком-то баре через дорогу музыка. Всё, что меня сейчас волнует, — это Трой, лежащий в одной постели со мной. Он водит кончиками пальцев по моему лицу, считая родинки.
— Я слышал, — он говорит шепотом, будто боясь, что с громкими словами исчезнет эта комната, эта ночь и я, — что родинки — это места, куда человека ранило в прошлой жизни.
— Кажется, в прошлой жизни меня убило шрапнелью, — смеюсь я.
На секунду Трой замирает, а потом тихо смеется.
— Действительно, у тебя столько родинок, будто кто-то набрал на кисточку щедро краски и брызнул, — нежная улыбка отражается тонкими морщинками от уголков сапфировых глаз. Он первый, кто так говорит о моих родинках.
— Ты прекрасен, — шепчу я, протягивая руку. Трой переплетает наши пальцы. — Я не знаю, что такого хорошего я сделал, что встретил тебя.
— Почему ты помог мне тогда? — он смотрит на меня блестящими в свете теперь уже одной луны глазами.
Я пожимаю плечами. Размеренно глажу большим пальцем запястье Троя, чувствуя под кожей выпирающие венки. Кожа мягкая, нежная, и я ненароком боюсь, что стертые в мозоли об оружие ладони выдадут меня.
— У нас же не будет друг от друга секретов? — он смотрит на меня совсем печально, нахмурив брови, будто что-то терзает изнутри, рвет когтями, пытается выбраться.
— Нет, — качаю головой я. — Конечно, нет, Трой. Я хочу быть с тобой и дальше, хочу проводить так ночи. Я не хочу, чтобы ты скрывал что-то, когда это мучает тебя.
«Прости, что не могу быть честен с тобой. Прости, что не могу тебя уберечь от всех бед. Прости, что тебе достался я».
Он тяжело вздыхает:
— Скелеты должны быть в шкафах, а не гулять по гостиным соседей.
Я отпускаю его руку, чтобы сесть. В голосе парня слышатся слезы, которые он пытается подавить, чтобы не быть слабым передо мной. Я хочу поднять Троя вслед за собой, посадить на
