Она перевела взгляд на мать и даже попыталась улыбнуться дрожащими губами, но не смогла: матушка смотрела прямо перед собой, глаза ее бешено сверкали, рот был сжат, кулаки стиснуты. Елена еще ни разу не видела свою тихую кроткую мать такою.
— Что с вами, маменька? — оробев, спросила она.
— Не бывать этому. Не будет она счастлива, нет, — отрывисто и глухо проговорила мать. — Ты только и знаешь, что дорогу ей уступать, отец на нее разве что не молится! Только вот я не смирюсь… — она осеклась и замолчала.
Елена испуганно смотрела на мать, не понимая, о чем это она — но та вдруг засуетилась, вскочила на ноги с неправдоподобной легкостью, поправила покрывало и задернула плотнее шторы. Затем матушка принесла Елене горячего молока с ландышевыми каплями, уложила ее в постель и сидела рядом, держа дочь за руку, пока ее не сморил сон.
***
Помолвка еще не была официально объявлена, но граф Левашёв объяснился с Анной и получил согласие. Внешне все шло как обычно: Владимир продолжал навещать Калитиных, был внимателен и любезен; Анна по-прежнему смеялась, танцевала и рисовала. Она почти ни с кем не говорила о будущем муже, так что непонятно было — любит ли она его, счастлива ли, что станет его женою? Елене жёг язык этот вопрос, но она боялась его задать, как и услышать ответ. Казалось ей, что, пока сестра ничего не говорит, этой помолвки словно бы не существует… Но это была бесплодная надежда; папенька твердо был намерен породниться с графом Левашёвым и считал брак Анны делом решенным и подписанным.
Семья Калитиных собиралась переехать на дачу в Стрельну, полным ходом шла предотъездная суета, как вдруг неожиданно захворала Анна. С самого утра она была непривычно тихой и молчаливой, не напевала, не пританцовывала, не смеялась — только потерянно бродила по комнатам и часто присаживалась отдохнуть. На расспросы матери она отвечала лишь: «Голова что-то болит, маменька… Не беспокойтесь, посижу немного и пройдет». Однако за обедом она совсем не могла кушать, жаловалась на головокружение и слабость, а в какой-то момент встала и молча пошла из-за стола. Отец встревоженно окликнул ее, но Анна не отвечала — а дойдя до двери столовой, внезапно лишилась чувств.
Доктор, старый знакомый их семьи, однако, никакой опасной хвори не обнаружил, а списал обморок и слабость на переутомление и тревогу, вызванную помолвкой. «Ох уж эти молодые девицы», — приговаривал он, щупая у Анны пульс. — «Сперва бегают, пляшут, одни вальсы с контрдансами на уме — а потом допляшутся до обморока». Доктор прописал ей укрепляющее средство и полный покой.
На следующий день Анна встала и спустилась к завтраку, но все время трапезы сидела молча и лишь притворялась, что кушает… Маменька велела Елене поговорить с сестрой откровенно, мол, может быть она хоть ей расскажет, что у нее болит. Елена честно старалась выполнить наказ — Анна, в свою очередь, обрадовалась ее обществу и попросила посидеть с ней.
Однако на вопросы о здоровье она твердила какую-то нелепицу: что покойная матушка, та, что ее родила, приходит и стоит все во внутреннем дворе; внутрь зайти не может, а её, Анну, к себе зовет. А как Анна сбежит по черной лестнице вниз, матушки уж и след простыл. Вот только если спрыгнуть туда вниз, на камни — может, тогда и получиться ее догнать.
Елена слушала ее бред, леденея про себя. Никогда раньше Анна не высказывала таких жутких мыслей, никакие призраки покойной матери ей не являлись, а теперь… Что же с ней происходит? Но когда она поделилась всем этим с маменькой, та строго-настрого запретила говорить с кем-либо на эту тему.
— Ты же не хочешь, чтобы твою сестру помешанной ославили? И ославят, если будем болтать!
— Но маменька, надо же доктору сказать… Может, ей микстуры или капли какие…
— Никому ни слова! — нервно воскликнула мать. — И папенька твой ничего не должен знать. Незачем ему волноваться да в ужас приходить; Анне скоро лучше станет, вот увидишь.
Елене решение матери показалось ей весьма странным. Однако она с детства привыкла слушать старших, а потому, молча подчинилась.
Матушка сама ухаживала за Анной, проводила с ней много времени, составляла какие-то травяные настои, заваривала чаи. Елена на несколько часов приходила посидеть с больной — Анна почти не покидала своей комнаты. Она порой бывала оживленной, но очень ненадолго. Снова и снова она вспоминала покойную мать, говорила о ней. И, как с содроганием заметила Елена, Анет временами начинала разговаривать с матерью, точно та была жива и сидела рядом с нею.
***
По просьбе матери Елена зашла навестить Анну рано утром. Сестра сидела в постели. Она только что выпила присланный матушкой отвар, и с улыбкой посматривала в растворённое окно: ночью шёл дождь, а утро выдалось ясное, солнечное. Слышался щебет птиц, в комнате витал аромат зацветшей сирени. Не оглянувшись на вошедшую, Анна оживлённо заговорила:
— А я как давеча окно отворила, так и подумала, что уж непременно нынче придёте… Как же хорошо! Я вас, маменька, ни с кем бы не перепутала, ни за что на свете не обозналась!
Елена заметила, что Анна смотрит на неё в зеркало, стоящее на туалетном столике у окна, где сестра обычно причёсывалась. Неужели Анет приняла младшую сестру за мать? Да и слова Анны звучали весьма странно. Елена хотела что-то сказать, но Анна прибавила:
— Вы, маменька, всё ещё та чудесная красавица, прямо как на портрете в гостиной! Ах, я мечтаю о таком великолепном красном платье с турнюром!.. А синий цветок в волосах!.. Я за всю жизнь не видела никого красивее вас!
Елена похолодела. В гостиной действительно висел портрет в полный рост княжны Алтын Азаматовны, покойной матери Анны — в красном бальном платье, с синим цветком, приколотом к тяжелому узлу волос. Княжна смотрелась на портрете совсем девочкой — изящная, точно статуэтка, стройная, хрупко-прекрасная со своими тёмными косами и узкими, угольно-чёрными очами. Как знала Елена, этот портрет был написан, когда Алтын Азаматовна Калитина уже носила во чреве дочь Анну… О да, княжна была несказанно красива, а Анна похожа на неё, точно отражение в зеркале!.. Куда уж до них Катерине Федоровне и Елене!
На мгновение невольная горечь заставила Елену забыть о состоянии сестры. Но тут же она вспомнила, что Анна больна… Ей всё мерещится родная мать — а ведь её матери уж двадцатый год как нет на свете!
Елена выступила вперёд, стремясь успокоить сестру.
— Ты не маменька! — пронзительно вскрикнула Анна; она
