Буркин Юлий
Королева в изгнании
МАРИЯ
1
— Ну, вот мы и дома, — с явным облегчением сказал следователь, открыв кабинет и усевшись. Это были его первые слова с того момента, как они влезли в машину. — Что ж, Мария Викторовна, давайте поговорим начистоту.
Маша неопределенно кивнула. Ей казалось, все у нее внутри заковано в лед, и вряд ли этот лед когда-нибудь растает.
— В первую очередь объясните мне, — продолжал следователь, — почему вы не стали невидимой? Я знаю, вы умеете это.
Так же неопределенно она пожала плечами. Почему не исчезла? Она и сама еще не успела осмыслить это. Хотя… Что ей принес ее 'божественный дар'? Что кроме боли? Она потеряла дом и друзей, она потеряла себя — ту, какой бы ей хотелось быть… Человек, которого она любит, предал ее. А сейчас, когда она смогла простить его, он умирает… Когда-то она должна была остановиться.
— Будем молчать? — поинтересовался следователь, — или…
Она подняла глаза и ТАК на него взглянула…
— Что с ним? — спросила она шепотом.
— Сейчас, — торопливо кивнул следователь, поднял трубку и набрал номер.
— Алло, это прокуратура вас беспокоит. Это Зыков, следователь. Там к вам должны были доставить… Да, ножевое… Да-да, Кислицын… — Некоторое время длилась пауза, во время которой Зыков покачивал головой, вникая в то, что слышал. — Спасибо, — сказал он наконец и положил трубку.
— Сильный мальчик, — улыбнулся он Маше. — С ним — полный порядок. А мы — будем говорить?
— Будем, — согласилась она, ощущая как что-то оживает в ней. — Только без абстрактных вопросов. Типа — почему не исчезла. Не исчезла и все.
— Что ж, меня это устраивает, — сухо согласился Зыков. — Я многое знаю о вас. С точки зрения закона вы виновны. Но я знаю, что вас обманывали, и все, что вы совершали делалось не по собственной воле. Машу передернуло: она была не согласна с тем, что он говорил, и она не нуждалась в подачках следователя. По его выходило, она — какая-то тварь бессловесная… Но он продолжал: — Так что обещаю: в крайнем случае — два года условно. А вы мне — адреса, имена, суммы…
— Не надо со мной торговаться. Вы… — она остановилась, вспоминая, как его звать. 'Андрей Владимирович', — подсказал Зыков. — Вы, Андрей Владимирович, знать-то знаете, а вот понять еще не умеете. Я все могу.
— Да ну, — запротестовал следователь. — Возможности ваши ограничены. Комната заперта, за дверью — охранник…
— Я сейчас исчезну, — перебила его Маша, — и сколько бы вы не бегали по этой комнате, вам меня не поймать. А когда подходящий момент представится — шарахну чем-нибудь тяжелым по голове. Вот, стулом, например.
— Стул привинчен.
— Ну, ящиком от стола. Да просто пну между ног, так что загнетесь, и пистолет отберу. Пусть тогда ваш охранник приходит.
— Начнете стрелять, сбежится вся прокуратура.
— Вы в жмурки когда-нибудь играли? — недобро усмехнулась Маша. — Так вот, вы все — голите…
Она блефовала, но и сама в тот момент верила в то, что говорит.
Зыков озадаченно потер подбородок.
— Ну ладно, ладно, — пошел он на перемирие, — один ноль в вашу пользу. Что мы как дети: а я — сильнее, а у меня брат есть…
— Дайте бумагу и ручку. Напишу все, что знаю. Только не потому, что ВЫ так хотите, а потому, что Я так хочу. Потому что все они — мизинца его не стоят.
…Информации оказалось не так-то много. Где искать Копченого или Али-Бабу? Она не знала не только адресов, но даже настоящих имен всех этих сошек. Так, некоторые номера телефонов, автомобилей, 'криминальные эпизоды'. Однажды заезжали домой к Гоге, и визуально она могла бы найти его квартиру, но адреса не знала тоже. Да и меньше всего ей хотелось «закладывать» именно Гогу.
— Сколько ему дадут? — спросила она, протягивая Зонову лист.
— Трудно сказать. 'Восток — дело темное'. Думаю, от трех до семи.
— Я хочу взглянуть на него.
— Не раньше завтрашнего дня. Так врач сказал: нельзя беспокоить.
— Я не буду его беспокоить. Он меня не увидит… — И тут же поправилась с горечью в голосе: — Он меня не видит.
Зыков вскинул брови:
— Из показаний следует, что вы не умеете возвращать людям способность видеть вас. Или научились?
— Нет, — ответила Маша. — Так я увижу его сегодня?
— То, что знаем мы, врачам не объяснишь. Они не пустят. Или пустят, но потом руководству моему пожалуются. Будут неприятности. Так что… — Он что-то чиркнул на бумажке и протянул ее Маше. — Вот. Повестка. Явитесь ко мне завтра в двенадцать ноль-ноль, поедем к нему. Хотя… — Зыков испытующе глянул ей в лицо, — вы могли бы воспользоваться своими способностями и пройти к нему невидимой, адрес больницы я вам дам.
— Не надо, — двумя пальцами Маша взяла протянутую бумажку. И, вставая, закончила, повторив: — Завтра в двенадцать ноль-ноль.
…Алкины родители были уже в курсе событий, но милая ее рыжая мама делала вид, что 'все как всегда'. И это было даже хуже. Если бы Маше было куда пойти, она с удовольствием покинула этот гостеприимный, даже слишком гостеприимный дом. Но пойти было некуда. В родном городе отправиться в гостиницу ей как-то не пришло в голову.
— И что же ты теперь? — спрашивала мама Алки, хозяйничая на кухне. Поступать будешь? Год, конечно, потеряла, но это не беда, какие наши годы?!
— Не знаю, — уклончиво отвечала Маша. Поступать? Вот, наверное, удивилась бы эта добрая домашняя женщина, если бы узнала, что ее юная собеседница ухитрилась даже не закончить школу.
— А чего тут думать? Город у нас маленький, но недаром его студенческим называют. Жить тут и не закончить вуз — просто не принято.
Самым глупым в этой ситуации было то, что разговор явно был не нужен ни Маше, ни алкиной маме, но взаимная вежливость заставляла их поддерживать его.
Алка краем глаза наблюдала за Машей и в один прекрасный момент вдруг заявила:
— Ладно, мама, мы пошли спать.
— Да ведь рано еще. Подождите, я ужин сделаю…
Но Маша уже поднялась с облегчением со стула и направилась к двери вслед за Алкой.
— Спокойной ночи, — недовольно сказала им в спину мама.
— Ну что с тобой?! — накинулась на Машу Алка в комнате. — Чего ты как замороженная? Леша жив, что еще тебе надо?
