отдавал им свои силы, был лишен желаемого и, наконец, почти достиг своей цели. В кризисном состоянии он предался мечтам и поступился долгом, но так как мы чужды его внутреннему миру, то и сочли его слегка помешанным. – Вандервеен поднял журнал. – Поэтому я пишу, что он погиб при исполнении долга. Это все, что я могу для него сделать.
– Это все – пустая трата времени, – отмахнулся Сантел.
– Вот уже пятую неделю ты набираешь комбинации векторов на гиперпространственых. Это разве не трата времени?
– Какая-то комбинация может сработать. И потом, лучше жить в надежде, чем погибать в отчаянии.
– Совершенно верно! – Вандервеен вновь развернулся спиной к нему и завел пером свое бесконечное скрип-скрип. – Поэтому я, как командир корабля, исполняю свой последний долг. И хотя шанс на то, что это пригодится, невелик, полный и развернутый отчет о произошедших событиях может когда-нибудь сослужить службу. Даже если сможет спасти шкуру хоть какому-нибудь невежественному дикарю, и то уже не пропадет даром.
«Вести бортжурнал, который может пригодиться когда-то, где-то, как-то. Мрачная унылая рутина долбежки, пока жизнь по капле вытекает в оставшиеся три недели, а может, и того меньше. Одна из миллионов вероятностей – ради надежды спасти какого-то варвара, которому суждено появиться через тысячи еще нерожденых поколений. Несбыточная перспектива помощи какому-то кораблю или мореходу на дальних временных перелетах, когда гиперпространственные могут безнадежно устареть и вся множественность сущностей станет учтенной, отмеренной, взвешенной, оцененной».
– Последнее, что надо сделать, – добавил Вандервеен, видимо, размышляя, – остается на совести последнего.
Сантел приподнялся, заглядывая капитану за плечо, и увидел только бороду капитана, под которой напевало перо «скрип-скрип». Словно когти человечьих орд на заре Творения. Они вгрызаются, дабы обнажить скрытые в земле сокровища, но, так и не выцарапав их у природы, умирают, продолжая скрести в агонии.
И все это живо напомнило скрип его пересохшего языка на обезвоженном небе. Вода, воды. Три недели. Дважды три будет шесть. Трижды три девять. Миссис Мери, шире двери – как растет ваш садик? Воды, ему бы воды. Три недели. Дважды три будет шесть.
– Так что и я беру меньше. Мы в расчете.
Сантел медленно вышел, прикрыв переборку. Походка его была затверженной, окаменелой: двигался он, точно оживший манекен, с застывшим лицом. Глаза его завязли на чем-то далеком и незначительном. Его мечты… Скрип пера по бумаге. Усохший сверток пергамента, несущий великую транскосмическую печать с его именем. Инженер первого класса. Возможно, имя будет записано скрипучим пером. И все – ради этого. Какая тщета.
Чуть погодя тонкий свист воздуха донесся издалека. Он поднялся до высокой ноты и пропал: точно кто- то всхлипывал вдали – жалостливо и беззвучно, глухо рыдая в одиночестве. Заслышав стон, Вандервеен отложил ручку. В смятении и тревоге он направился к переборке, отодвинул ее.
– Сантел!
Молчание.
– Ты здесь?
Загробная тишина.
– САНТЕЛ!
Он поспешил в носовую часть корабля, стальные подошвы взволнованно лязгали, борода простиралась вперед, точно знамя наступающего полка, в глазах командира стыло волнение.
Вот он, передний шлюз с закрытым внутренним и отодвинутым наружным люком – распахнутым в вечный мрак. Он озирался вокруг, судорожно сжимая кулаки. Три скафандра висели рядом, громоздкие, но пустые – точно искусственные люди, лишенные внутренностей. Записка была прикреплена к среднему:
«За мной – никого. За тобой – многие. Прощай».
Сняв записку, он перенес ее в рубку и сидел долго, перебирая этот клочок бумаги в пальцах и невидящим взглядом упираясь в обшивку. Наконец он снова взял в руки перо.
Еще шесть с половиной недель. Двадцать шесть межгалактических временных блоков.
Вандервеен писал медленно, кропотливо, щуря глаза и часто делая паузы, чтобы перевести дыхание. Бортовой журнал его уже не занимал. Долг службы лежал по одну сторону, отставленный, законченный вместе с днем, вступившим в свои права. Долг был выполнен до конца. Но он не отрывал руки от пера. Календарь пусто свисал со стены, разграфленный и поделенный на участки – он давно вышел из употребления. Хронометр остановился. С десяток кислородных рожков были открыты и пусты – ни дуновения жизни не доносилось из патрубков, в которые некогда изливали свое живительное дыхание ныне истощенные кормовые бункеры. Глубокий мрак небытия по-прежнему лежал за иллюминаторами, готовый к вторжению и дальнейшему завоеванию, когда давно уже туманные сигнальные огни поморгали напоследок и угасли навсегда.
Изнемогая от усталости, он все же смог написать:
«Я не один, пока лицо твое передо мною. Я не один, пока воспоминания живут. Я думаю о тебе, мой самый дорогой человек, о том, что ты дала мне, отчего я до сих пор не чувствую себя одиноким. – Он приостановился, чтобы почувствовать слабеющую руку. – Но пришла пора закончить с самой светлой любовью к тебе и детям – от их любящего отца Конрада В…»
Он тяжко боролся с собой, стараясь закончить имя, но так и не смог. И вошла тьма.
И многочисленные годы, и долго раскручивающиеся зоны неизмеримы смертью. Ибо нет времен за гранью живого.
И так же не было чувства прошедшего тысячелетия, когда пробудился Вандервеен. Был только слепящий свет и непередаваемая боль, и еще множество трубок – сверкающих, точно новогодние погремушки, в которых разноцветные гремучие смеси кипели и переливались. И еще были голоса – глубоко в сознании.
– Больше мы ничего не можем. Теперь или никогда. Давай вот этот переключатель: посмотрим, способен ли он еще…
Боль возобладала, она прошла сквозь каждый нерв и артерию, каждую мышцу, но мало-помалу спадала. Беззвучные голоса росли и набирали силу.
Что-то совсем рядом звонко щелкнуло. Мучительная дрожь, овладевшая телом, прекратилась. Осталась лишь слабая пульсация сердца. Он чувствовал странную усталость.
– ВАНДЕРВЕЕН! – Неколебимый приказ ударил в глубине рассудка, и глаза распахнулись.
Он лежал на чем-то мягком, теплом и упругом. Его окружали трое. Он инстинктом угадал, что они – люди, хотя таких он еще не видел. С такими большими глазами и столь мощной психической аурой.
– Ты слышишь нас?
– Да, – вырвался едва слышимый шепот.
– За Кольцом ничего не меняется, ничто не разрушается. Это спасло тебя.
– Спасло? – Он силился понять.
– Ты воскрешен.
Вопросы наперебой всплывали в его сознании. «Где я?» «КТО они?» «Что сталось со мною?»
Наверное, они читали его мысли, ибо тут же ответили:
– Невозможно бежать из непространства. Но мироздание ширится с потрясающей скоростью. Со временем его границы вместили и это судно – жизнь взяла свое.
Постичь это было свыше его сил. Он и не пытался, только слушал их.
– Так корабли возвращаются вновь – сквозь эоны бесконечных лет, реликтами рассвета истории. Твой корабль по праву станет считаться реликтом неисчислимой ценности, ибо содержит жизненно важные данные, которые предотвратят дальнейшие исчезновения кораблей. Больше не должно быть потерянных кораблей, никогда, никогда…
