– О собаках? – Алексей Пахомыч подымает голову, недоверчиво смотрит на Телегина.
– Исключительно о собаках, – подтверждает Телегин. – Об вас прямо-таки ни звука, а об них очень даже сожалела.
– Она их действительно любит, – задумчиво произносит Алексей Пахомыч, – но все-таки…
– И я так думаю! – подхватывает Телегин. – Все ж таки муж – это муж, а собаки, они собаки и есть. – И, чувствуя, что Алексею Пахомычу почему-то становится легче от его слов, он добавляет, будто бы сам удивляясь слышанному: – Говорит: «Наля, Дама, я-то думала, что вы охотитесь, воздухом дышите, желала вам ни пуха ни пера…»
Он улыбается и ждет, что Алексей Пахомыч тоже улыбнется, но тот снова хмурится и опускает голову.
– Это она не собакам желала, Олег Иваныч.
«Значит, не попал, – думает Телегин. – Чужая душа вообще – потемки, а в которой произошло короткое замыкание; в такую и лезть незачем без специальных навыков».
Он останавливает машину у подъезда. Алексей Пахомыч некоторое время сидит неподвижно, потом распахивает дверцу.
– Ружье, мешок, – напоминает Телегин.
Алексей Пахомыч отмахивается и идет к двери, ссутулившись, глядя себе под ноги.
«То-то собаки сейчас забрешут от радости, – думает Олег Иваныч, разворачивает машину и выезжает на магистраль. – Конечно, собаки, они собаки и есть, и по научным данным у них вместо души один рефлекс. Но другой рефлекс так разбередит, хуже всяких слов. А насчет ружья я зря напомнил. Совестно идти с мешком и с ружьишком, когда жена знает, откуда он возвращается. Охотник».
Олег Иваныч ставит машину в гараж и возвращается к себе домой.
– Ну как? – Наташа смотрит на него испуганными, жалостными глазами.
– Все так точно. – Олег Иваныч моет руки, садится к столу. – Слава богу, я в этом деле больше не участник.
– Жалко мне ее, – вздыхает Наташа. – Не знала ничего, не горевала, а теперь знает и мучается.
– Обманутый человек, который живет и радуется, жальчее, – рассудительно говорит Олег Иваныч. – Над обманутыми людьми смеются. Нет того чтобы помочь. Если у человека шапку пыжиковую украли, ему и посочувствуют и проявят возмущение, а если муж обманул или жена гулена – смех, анекдот! Может быть, один только я по-настоящему и пожалел.
Наташа с беспокойством смотрит на мужа.
– А не догадаются они, что это ты писал письмо?
– Нет. Они подумают, что это кто-нибудь по злобе. Зурнихины соседи или еще кто. А я же не по злобе!
– Я знаю, – тихо говорит Наташа. – Только все равно, это нехорошо, когда письмо тайное, без подписи…
– Анонимное, – уточняет Олег Иваныч. И добавляет поучительно: – Нехорошо тогда, когда его подлец пишет, чтоб очернить или утопить человека. Или чтоб порадоваться на чужое несчастье. А я что же, подлец, по-твоему?
– Ой, – Наташа прикрывает рот рукой как бы для того, чтоб не вылетело еще какое-нибудь глупое слово.
– Вот то-то! – Олег Иваныч хмурится и говорит строго: – Я сам с этим письмом горя хлебнул. Но у меня были две цели. Во-первых… – он откладывает ложку и загибает большой палец, – чтоб мне в этом деле не участвовать. Сказать начальству, что я этот его ход конем и захват чужой ладьи не одобряю, это все равно что с ним больше не работать. Во-вторых, – он загибает указательный палец, – надо было хорошей женщине раскрыть глаза, а то мне перед ней совестно не знай как. И я уверен – она это дело выправит! Помучается, но выправит, это точно. Ну… и еще один пункт есть.
Он помолчал. Наташа ждала.
– Я сам охотник, – с достоинством сказал Олег Иваныч. – И я не желаю, чтоб про наших братьев, охотников и рыбачков, пускали всякие нехорошие слухи. И сам ни в коем случае не допущу такой… профанации.
– Правильно, Олешка! – воскликнула Наташа, глядя на мужа любящими глазами. Она не поняла, что значит – профанация, зато она была твердо уверена, как все женщины, что понимает, что такое настоящая любовь.
