Судьей Эраст Петрович определил быть Ангелине, роль прокурора взялся исполнять сам.
Но сначала был спор.
– Не могу я никого судить, – сказала Ангелина. – На то есть государевы судьи, пусть они решают, виновен ли, нет ли. Пускай по их приговору будет
– Какой там п-приговор, – горько усмехнулся Фандорин, после задержания преступника вновь начавший заикаться, причем еще больше, чем ранее, словно вознамерился наверстать упущенное. – Кому нужен т-такой скандальный процесс? Соцкого охотно признают невменяемым, посадят в сумасшедший дом, и он непременно оттуда сбежит. Такого никакими решетками не удержишь. Я хотел убить его, как убивают бешеную собаку, но ты мне не д-дала. Теперь решай его участь сама, раз уж вмешалась. Дела этого выродка т-тебе известны.
– А коли это не он? Разве вы не можете ошибаться? – горячо произнесла Ангелина, обращавшаяся к Эрасту Петровичу то на «ты», то на «вы».
– Я докажу тебе, что убийца – именно он. На то я и п-прокурор. Ты же суди по с-справедливости. Милосерднее судьи ему не сыскать во всем мире. А не хочешь быть его судьей, п-поезжай в «Метрополь» и не мешай мне.
– Нет, я не уеду, – быстро сказала она. – Пускай суд. Но на суде адвокат есть. Кто ж будет его защищать?
– Уверяю тебя, что этот г-господин роль защитника никому не уступит. Он умеет за себя п-постоять. Начинаем!
Эраст Петрович кивнул Масе, и тот сунул под нос сидящему склянку с нашатырем.
Человек в женском платье дернул головой, захлопал ресницами. Глаза, вначале мутные, обрели лазоревую ясность и осмысленность. Мягкие черты озарились доброжелательной улыбкой.
– Ваше имя и з-звание, – сурово сказал Фандорин, до некоторой степени узурпируя прерогативы председателя.
Сидящий оглядел мизансцену. Улыбка не исчезла, но из ласковой стала иронической.
– Решили поиграться в суд? Что ж, извольте. Имя и звание? Да, Соцкий… Бывший дворянин, бывший студент, бывший арестант № 3576. А ныне – никто.
– Признаете ли вы себя виновным в совершении убийств, – Эраст Петрович стал читать по блокноту, делая паузу после каждого имени, – проститутки Эммы Элизабет Смит 3 апреля 1888 года на Осборн-стрит в Лондоне; проститутки Марты Табрам 7 августа 1888 года у Джордж-ярда в Лондоне; проститутки Мэри Энн Николс 31 августа 1888 года на Бакс-роу в Лондоне; проститутки Энн Чэпмен 8 сентября 1888 года на Хенбери-стрит в Лондоне; проститутки Элизабет Страйд 30 сентября 1888 года на Бернер-стрит в Лондоне; проститутки Кэтрин Эддоус того же 30 сентября на Митр-сквер в Лондоне; проститутки Мери Джейн Келли 9 ноября 1888 года на Дорсет-стрит в Лондоне; проститутки Роуз Майлет 20 декабря 1888 года на Поплар- Хай-стрит в Лондоне; проститутки Александры Зотовой 5 февраля 1889 года в Свиньинском переулке в Москве; нищенки Марьи Косой 11 февраля 1889 года в Малом Трехсвятском переулке в Москве; проститутки Степаниды Андреичкиной в ночь на 4 апреля 1889 года на Селезневской улице в Москве; неизвестной девочки-нищенки 5 апреля 1889 года близ Ново-Тихвинского переезда в Москве; надворного советника Леонтия Ижицына и его горничной Зинаиды Матюшкиной в ночь на 6 апреля 1889 года на Воздвиженке в Москве; девицы Софьи Тюльпановой и ее сиделки Пелагеи Макаровой 7 апреля 1889 года в Гранатном переулке в Москве; губернского секретаря Анисия Тюльпанова и лекаря Егора Захарова в ночь на 8 апреля 1889 года на Божедомском кладбище в Москве. Всего восемнадцати человек, из которых восемь умерщвлены вами в Англии и десять в России. И это лишь те жертвы, о которых следствию доподлинно известно. Повторяю вопрос: признаете ли вы себя виновным в совершении этих преступлений?
Голос Фандорина, словно окрепнув от чтения длинного списка, стал громким, звучным, будто коллежский советник выступал перед полным залом. Заикание опять странным образом исчезло.
– А это, дорогой Эраст Петрович, смотря по доказательствам, – ласково ответил обвиняемый, кажется, очень довольный предложенной игрой. – Ну, будем считать, что не признаю. Очень хочется речь обвинения выслушать. Просто из любопытства. Раз уж вы решили повременить с моим истреблением.
– Что ж, слушайте, – строго ответил Фандорин, перелистнул страничку блокнота и далее говорил, хоть и обращаясь к Пахоменко-Соцкому, но глядя преимущественно на Ангелину.
– Сначала – предыстория. В 1882 в Москве приключился скандал, в котором оказались замешаны студенты-медики и слушательницы Высших женских курсов. Вы были предводителем, злым гением этого распутного кружка и за это, единственный из участников, понесли суровое наказание: получили четыре года арестантских рот – безо всякого суда, дабы избежать огласки. Вы были жестоки с несчастными, бесправными проститутками, и судьба отплатила вам такой же жестокостью. Вы попали в Херсонскую военную тюрьму, про которую рассказывают, что она страшнее сибирской каторги. В позапрошлом году, в результате следствия по делу о злоупотреблениях властью, начальство арестантских рот было отдано под суд. Но к тому времени вы были уже далеко…
Эраст Петрович запнулся и после некоторой внутренней борьбы продолжил:
– Я обвинитель и не обязан выискивать для вас оправдания, однако же не могу умолчать о том, что окончательному превращению порочного юнца в ненасытного, кровожадного зверя способствовало само общество. Контраст между студенческой жизнью и адом военной тюрьмы свел бы с ума кого угодно. В первый же год, защищаясь, вы совершили убийство. Военный суд признал смягчающие обстоятельства, однако увеличил срок заключения до восьми лет, а после нападения на конвоира на вас надели кандалы и подвергли длительному заключению в карцер. Должно быть, из-за нечеловеческих условий содержания вы и превратились в нечеловека. Нет, Соцкий, вы не сломались, не сошли с ума, не наложили на себя руки. Чтобы выжить, вы стали иным существом, напоминающим человека только по обличью. В 1886-ом вашим родным, впрочем, давно от вас отвернувшимся, сообщили, что арестант Соцкий утонул в Днепре при попытке к бегству. Я отправил запрос в военно-судебный департамент, было ли обнаружено тело беглеца. Мне ответили, что нет. Такого ответа я и ждал. Тюремное начальство просто скрыло факт удачного побега. Самое обычное дело.
Обвиняемый слушал Фандорина с живейшим интересом, не подтверждая его слова, но и не опровергая их.
– Скажите, мой милый прокурор, а с чего вы вообще взялись ворошить дело какого-то давно забытого Соцкого? Вы уж простите, что перебиваю, но у нас суд неформенный, хоть, полагаю, приговор будет окончательный и обжалованию не подлежащий.
– Двое из лиц, первоначально попавших в круг подозреваемых, Стенич и Бурылин, были вашими соучастниками в деле «садического кружка» и поминали ваше имя. Выяснилось, что и судебно-медицинский эксперт Захаров, участвовавший в расследовании, принадлежал к той же компании. Я сразу понял, что сведения о ходе расследования преступник может получать только от Захарова, хотел присмотреться к его окружению, но вначале пошел по неверному пути – заподозрил фабриканта Бурылина. Очень уж все сходилось.
– А что ж на самого Захарова не подумали? – с некоторой даже обидой спросил Соцкий. – Ведь все на него указывало, и я как мог посодействовал.
– Нет, Захарова я убийцей считать не мог. Он меньше прочих запятнал себя в деле «садистов», был всего лишь пассивным созерцателем ваших жестоких забав. Кроме того Захаров был откровенно, вызывающе циничен, а для убийц маниакального типа такой склад характера несвойственен. Но это соображения косвенные, главное же, что Захаров в минувшем году гостил в Англии всего полтора месяца и во время большей части лондонских убийств находился в Москве. Я проверил это первым же делом и сразу исключил его из числа фигурантов. Он не мог быть Джеком-Потрошителем.
– Дался вам этот Джек! – досадливо дернул плечом Соцкий. – Ну, предположим, что Захаров, гостя в Англии у родственников, начитался газетных статей про Потрошителя и решил продолжить его дело в Москве. Я еще давеча приметил, что вы количество жертв как-то чудно считаете. У следователя Ижицына по-другому выходило: он на стол тринадцать трупов выложил, а вы мне московских убийств предъявляете всего десять. И это считая вместе с теми, кто преставился уже после «следственного эксперимента», а то вообще только четыре вышло бы. Что-то у вас не сходится, господин обвинитель.
– Отнюдь. – Неожиданный выпад Эраста Петровича ничуть не смутил. – Из тринадцати эксгумированных тел со следами глумления только четыре были доставлены непосредственно с места
