быть, тщательное сравнение Феокрита и Вергилия вместе с изучением пастушеской песни последующих времен в Италии даст возможность установить круг тем и технику этой древней пастушьей песни.
Среди пастухов была своя иерархия. Стадо обычно разбивалось на несколько частей (овечье — по 100 штук в каждой, так же как и коровье, лошадиный табун — по 50 лошадей), и к каждой части приставлялся один (для лошадей — два) пастух. Все они были подчинены старшему пастуху, который назывался magister pecoris. Эта фигура заслуживает того, чтобы на ней остановиться внимательнее.
Прежде всего это были не только грамотные, а в своей области просто образованные люди: животноводы-специалисты, сказали бы мы, говоря современным языком. На них лежала организация всей жизни стада, они должны были позаботиться о том, чтобы снабдить людей и животных всем, что им нужно на время путешествия и по приходе на место; они следили за всей жизнью стада, за воспитанием молодняка, вели учет доходам со стада. Под их руководством состояли пастухи и подпаски, на практике обучавшиеся у них животноводству. Они же смотрели за состоянием здоровья животных и лечили их: старый скотолечебник, представлявший собой выборку из Магона, сопровождал их во всех путешествиях. Колумелла определял их деятельность как требующую неусыпного внимания, заботы и знаний.
Ни одного имени этих старших пастухов не дошло до нас, не говоря уже об их биографиях. Мы никогда не узнаем, сколько сделали эти люди для животноводства древней Италии и, следовательно, для животноводства всей Европы. Между тем можно считать несомненным, что как выведением ряда превосходных фруктовых сортов, так и выведением превосходных пород различных животных — апулийские и галльские овцы, реатинские мулы, апулийские лошади, белые «пекарские» свиньи — италийское хозяйство было обязано рабам-специалистам, обладавшим в животноводстве полнотой тех специальных знаний, которых, разумеется, не было у хозяина. Если старший пастух был одаренный и любящий свое дело человек, то здесь, на равнинах Апулии или в горной глуши Самния, вдали от надоедливой хозяйской слежки, он мог развернуться вовсю: стадо, порученное его надзору, становилось точкой приложения его творческой работы. Деятельности этих людей обязана была италийская ветеринария обилием и эффективностью своих лекарств, из которых некоторые дошли до нашего времени, а также отчетливой и внимательной диагностикой; сводом правил, обеспечивающих наилучшие условия для разведения стада, подбором кормов. Книги Варрона и Колумеллы, посвященные животноводству, представляют собой в значительной степени сводку векового пастушеского опыта.
Глава вторая. ВИЛИК
В рабовладельческой усадьбе древней Италии главным лицом, по существу, был вилик. Хозяин, как правило, не жил в своем имении, а только наезжал туда, и чем реже бывали его посещения, чем меньше он сам понимал в хозяйстве (случай, если верить Колумелле, для его современников обычный), тем большее значение приобретал вилик, заместитель хозяина и его правая рука. Даже и в те времена, когда сельское хозяйство считалось делом важнейшим и когда владелец имения был, как правило, сведущим и опытным хозяином, вилик оставался тем организующим и приводящим в действие всю хозяйственную машину началом, при отсутствии которого все останавливалось и разваливалось. Регул обосновывал перед сенатом свою просьбу о разрешении ему вернуться из Африки (главнокомандующему во время военных действий!) тем, что его вилик сбежал. Понятно, что такой человек, как Катон, понимавший толк в хозяйстве и его организации, с особенным вниманием остановился на фигуре вилика и из всех работников сельского хозяйства только ему посвятил обстоятельную и обдуманную характеристику.
Кто-то сказал, что девизы на старых фамильных гербах сплошь и рядом выражают мечту выбравшего их о тех качествах, которые ему наиболее желательны и которые как раз у него отсутствуют. Вилик в изображении Катона — это создание хозяйской мечты, некое идеальное существо, которое хозяин хотел бы иметь у себя управляющим. Будет ли ошибкой думать, что в этом образе каждый штрих, который накладывает рука опытного и проницательного человека, подсказан вздохом безнадежного сожаления о том, что в действительности не существует и не может существовать того идеального вилика, который рисуется умственному взору размечтавшегося хозяина? Не случайно почти вся характеристика вилика у Катона выдержана в отрицательных предписаниях: вилик не должен быть тем-то, не должен делать того-то. Очевидно, настоящий, не вымышленный вилик и вел себя так и проявлял такие качества, которые делали его весьма далеким от его идеального облика. Попробуем же представить себе, каким обычно был и как вел себя подлинный, реально существовавший вилик. Наши главные источники — хозяева и писатели, занимавшиеся вопросами сельского хозяйства: Катон (II в. до н. э.), Варрон (I в. до н. э.) и Колумелла (I в. н. э.) — позволяют нам довольно явственно разглядеть три облика вилика: вилик-тиран, вилик-гуляка и вилик-стяжатель. Остановимся несколько подробнее на каждом из этих типов.
Можно довольно ясно представить себе, каким образом вырабатывался тип вилика-тирана: предпосылки для его создания были заложены и в предыдущей его жизни, и в основных особенностях его природы. 'Вчерашний раб', существо без голоса и без прав, игрушка хозяйских прихотей, унижавших и озлоблявших, он вдруг получал почти хозяйские права над рядом таких же безгласных и бесправных существ, каким только что был сам. Немудрено, если он хмелел от сознания своей власти и начинал щедро угощать вверенную ему рабскую семью тем горьким вином рабского существования, которого сам он в свое время хлебнул немало. В его обязанности входило поддерживать 'добрый порядок' среди своих подчиненных, и хозяин облекал его правом 'как следует наказать провинившегося'. Вилик-тиран пользовался этим правом во весь размах своей жестокой и ожесточенной души. Катон ничуть не задумывался над тем, какими мерами этот 'добрый порядок' будет поддержан, но уже Варрон предупреждал хозяев, что 'нельзя позволить распоряжаться преимущественно путем побоев, а не слов'. Колумелла писал в то время, когда хозяин-рабовладелец ясно увидел, что благоденствие и преуспеяние его хозяйства в значительной степени зависят от того, заинтересованы ли в этом люди, работающие на его земле, и расположены ли они и к нему, и к его заместителю. В длинной, подробно разработанной характеристике вилика он изображает его как человека, исполненного самой теплой заботы о рабах, который 'по примеру самого хорошего пастуха' печется о здоровье и хорошем укладе жизни своих подопечных. 'Вилик не должен быть жесток' — это по существу лейтмотив данной характеристики. Мало даже не быть жестоким: 'пусть вилик будет снисходителен и к плохим рабам', он вообще должен вести себя так, чтобы его 'побаивались за строгость, а не ненавидели за жестокость'.
Эти неоднократные увещания дают право думать, что «вилик-тиран» был явлением весьма частым. 'Нет злее битой собаки', гласит старая латышская поговорка, и хозяевам приходилось обуздывать своих ставленников, дорвавшихся до возможности выместить на своих товарищах по рабству те унижения и побои, которые им самим довелось когда-то пережить.
Надо признать, что подобное упоение властью обходилось самому вилику довольно дорого. Дело было не только в том, что рабы, выведенные из терпения этим разгулом жестокости, конечно, давали порой сдачи зазнавшемуся начальству. Вилик-тиран своей жестокостью лишал себя ряда возможностей, которыми широко пользовались его собратья: гуляка и стяжатель. Обиженные рабы держали своего мучителя в крепких тенетах незаметного и поэтому наиболее страшного соглядатайства. От этих многочисленных, обостренных ненавистью глаз, от этих всегда настороженных ушей нельзя было скрыть ни веселой попойки с приятелями, ни удачно обделанного в свою пользу дельца с подрядчиком или покупателем. И если хозяин был человеком осторожным, разумным и не полагался слепо на своего вилика, то умелый донос, подкрепленный словами ряда свидетелей, мог оказаться для вилика роковым. Живя в атмосфере ненависти, которая от его поведения разгоралась, как пламя на ветру, он должен был следить за каждым своим шагом и не позволять себе ничего, что шло бы в разрез с предписаниями и волей господина. Силой вещей жестокий вилик превращался в наиболее исполнительного и верного слугу своего хозяина. И если тем не менее разумные хозяева настойчиво запрещают вилику жестокосердствовать, то это непреложно свидетельствует о больших сдвигах в сознании рабовладельца, который вынужден признать, что система хозяйства, построенная на взаимной ненависти и взаимном шпионаже, добрых плодов не приносит. Колумелла заметил, что от самого опытного и сведущего вилика не будет никакой пользы, если у него нет расположения и благожелательности к хозяину, и что свирепость вилика губит хозяйство. Любопытно, что эти соображения в столь определенной форме высказаны им в одной из позднейших книг.
