Тюремный сторож обратил внимание г-на Д. на то, что Клод угрожает ему и что за это полагается карцер.
- Обойдемся без карцера, - с презрительной усмешкой возразил старший надзиратель, - с этим народом следует поступать по-хорошему.
На следующий день арестант Перно подошел к Клоду, который задумчиво расхаживал один по двору в стороне от остальных арестантов, столпившихся на противоположном конце двора, на небольшой площадке, залитой лучами солнца.
- О чем ты все думаешь, Клод? Почему такой грустный?
- _Боюсь, как бы с нашим добрым начальником, господином Д., не случилось бы вскоре несчастия_, - ответил Клод.
От 25 октября по 4 ноября целых девять дней. И все эти девять дней Клод Ге неизменно повторял г-ну Д., что он все сильней и сильней страдает из-за разлуки с Альбеном. Надзиратель, которому это надоело, отправил его на сутки в карцер, - просьба Клода уж слишком походила на требование. Больше ничего Клод не мог добиться.
Наступило четвертое ноября. В то утро Клод проснулся с таким спокойным лицом, какого у него не видели с тех пор, как по решению г-на Д. он был разлучен со своим другом. Поднявшись с постели, он начал рыться в простом деревянном сундучке, стоявшем в ногах его койки. Там хранился весь его жалкий скарб. Он достал оттуда небольшие ножницы. Эти ножницы и разрозненный томик 'Эмиля' было все, что осталось ему от любимой им женщины - матери его ребенка, от его прежнего счастливого семейного очага. Эти вещи были совершенно не нужны Клоду. Ножницы могли пригодиться только женщине, умеющей шить, а книга - человеку грамотному. Клод же не умел ни шить, ни читать.
Проходя по старой монастырской галлерее, выбеленной известью, которая зимою служила местом прогулки для заключенных, он подошел к арестанту Феррари, стоявшему у окна и внимательно рассматривавшему толстую железную решетку. Клод держал в руках небольшие ножницы; он показал их Феррари и сказал:
- Сегодня вечером я перережу решетку вот этими ножницами.
Феррари недоверчиво засмеялся, засмеялся и Клод.
В это утро Клод работал еще усерднее, чем обычно. Никогда еще дело так не спорилось в его руках. Он как будто задался целью во что бы то ни стало закончить до полудня соломенную шляпу, которую ему заказал и за которую ему уплатил вперед один честный гражданин города Труа, по фамилии Бресье.
Незадолго до полудня Клод под каким-то предлогом спустился в столярную мастерскую, помещавшуюся этажом ниже.
Клод редко туда заглядывал, хотя и там его любили, как и повсюду.
- Смотрите-ка, пришел Клод!
Все окружили его. Его приход был для всех праздником.
Клод быстро оглядел мастерскую, никого из надзирателей там не оказалось. Он спросил:
- Кто одолжит мне топор?
- Зачем тебе? - удивились заключенные. Клод ответил:
- Чтобы сегодня вечером убить старшего надзирателя мастерских.
Ему предложили на выбор несколько штук. Он взял самый маленький, хорошо наточенный топорик, заткнул его за пояс штанов и вышел. В мастерской в этот момент находилось двадцать семь арестантов. И несмотря на то, что Клод никого из них не просил хранить это дело в тайне, ни один из них не проговорился. Даже между собою они об этом не разговаривали. Каждый молча ждал развязки. Дело было слишком страшное, но правое и для всех понятное. Оно не допускало никакого вмешательства. Мыслимо ли было отговорить Клода, мыслимо ли было донести на него.
Час спустя, подойдя к шестнадцатилетнему арестанту, зевавшему во время прогулки, Клод посоветовал ему выучиться читать. В это время другой арестант, Файет, подошел к Клоду и спросил его:
- Что ты там прячешь за поясом? Клод ответил:
- Топор, чтобы убить вечером г-на Д. И прибавил:
- А что, разве заметно?
- Немного, - ответил Файет.
День закончился, как обычно. В семь часов вечера заключенных заперли в мастерских, где они работали; надзиратели, как всегда, ушли, чтобы вернуться после обхода своего начальника.
Клода Ге вместе с товарищами тоже заперли в мастерской.
И вот тогда-то и разыгралась в этой мастерской необычайная сцена, сцена полная трагизма и величия, единственная и неповторимая.
Там в это время находилось, как было установлено позднее судебным следствием, восемьдесят два человека, осужденных за кражу, в том числе и Клод.
Как только надзиратели вышли, Клод вскочил на скамью и во всеуслышание заявил, что он хочет что-то сказать. Наступило молчание.
Клод начал громким голосом:
- Все вы знаете, что Альбен был мне братом. Мне мало той еды, которую я здесь получаю. Даже когда я прикупаю хлеба на свои заработанные гроши, мне все равно нехватает. Альбен делился со мной своей порцией. Сперва я полюбил его за то, что он кормил меня, а потом за то, что он любил меня. Старший надзиратель господин Д. разлучил нас. То, что мы были вместе, нисколько ему не мешало, но он злой человек, и ему доставляет удовольствие мучить других. Много раз я просил его вернуть Альбена. Все вы знаете, что он отказался выполнить мою просьбу. Я дал ему срок до четвертого ноября.
За это он посадил меня в карцер. Тем временем я судил его и приговорил к смерти. Сегодня четвертое ноября. Через два часа он будет здесь на обходе. Предупреждаю вас, что я убью его. Что вы на это скажете?
Все молчали.
Тогда Клод заговорил снова. Говорил он с необычайным красноречием, которое, впрочем, было ему свойственно. Он заявил, что отлично сознает, какое ужасное преступление собирается совершить, но что считает себя правым. Он взывал к совести восьмидесяти одного вора, внимавших ему, и сказал следующее:
Что он доведен до полного отчаяния;
что он вынужден сам совершить правосудие, ибо другого выхода нет;
что за жизнь начальника он, правда, должен отдать свою жизнь, но что он готов пожертвовать ею ради правого дела;
что свое решение он обдумывал целых два месяца и пришел к нему после зрелого размышления;
что руководит им, и в этом он уверен, отнюдь не чувство мести, а справедливость, но если он ошибается, то просит ему об этом сказать прямо;
что он честно предоставляет все свои доводы на суд людей, способных рассудить его по справедливости;
что он намерен убить г-на Д., но если кто-нибудь возразит против этого, он готов его выслушать.
В ответ раздался только один голос: кто-то сказал, что, прежде чем убить, Клод должен в последний раз обратиться к старшему надзирателю и попытаться его переубедить.
- Правильно, - согласился Клод, - так я и сделаю.
На больших стенных часах пробило восемь. Старший надзиратель должен был прийти ровно в девять.
Как только этот необычайный кассационный суд как бы утвердил приговор, вынесенный Клодом, тот совершенно успокоился. Он разложил на столе то, что у него еще оставалось из белья и одежды, весь свой жалкий арестантский скарб, и, подзывая поочередно тех, кого он после Альбена любил больше других, все им роздал. Только маленькие ножницы он оставил себе.
Потом он простился со всеми. Некоторые плакали, и тем он ласково улыбался.
В этот последний час Клод в иные минуты был так спокоен и даже весел, что многие из его товарищей стали надеяться, как они рассказывали впоследствии, что он откажется от своего намерения. Он даже позабавился тем, что задул ноздрей одну из немногих свечей, освещавших мастерскую. У него оставались
