ВИТЕК. Ага. Пройдись здесь кистью еще немного.
ОЛЕК. И еще она совсем не хотела, чтобы я надевал то на это. (Жестом показывает, что речь идет о презервативе.)
ВИТЕК. Не хотела?
ОЛЕК. Нет.
ВИТЕК. А если подзалетит?
ОЛЕК. То же самое я спросил у нее вчера.
ВИТЕК. И что она?
ОЛЕК (с гордостью). Сказала, что утопится в реке Гудзон.
ВИТЕК. Да, такие женщины по мне.
ОЛЕК. А знаешь, как она меня обхаживает? Когда я у нее сплю, она каждый раз вечером ставит у кровати два стакана воды. Один полный, если мне захочется пить. И один пустой, если мне не захочется. У меня здесь две ее фотографии. (Показывает Витеку.) Вот здесь она в шляпе, а здесь лысая.
ВИТЕК. В шляпе мне больше нравится. Ладно, давай начнем следующую.
Олек открывает дверь в следующую комнату и на что-то натыкается. Спустя мгновение становится видно, что это болтающиеся в воздухе ноги висельника.
ОЛЕК. Думаю, я должен на ней жениться.
ВИТЕК. Ну так женись.
ОЛЕК. Есть, правда, одно 'но'.
ВИТЕК. Какое?
ОЛЕК. Ее мать. Она на меня не согласится. (Безразлично.) Тут кто-то висит.
ВИТЕК. Вижу. Почему она может не согласиться?
Разговаривают, разглядывая висельника.
ОЛЕК. Ее мать как-то показали по телевидению, ну и она возомнила о себе. Считает, что теперь она дама. А Зося совсем не такая. (О висельнике.) Как думаешь, что это за тип?
ВИТЕК. Я-то откуда могу знать?
ОЛЕК. Ее мать показывали по Си-Би-Эсу, как единственную женщину, которая по Центральному парку катается на дрожках.
ВИТЕК. Да-да. Помню.
ОЛЕК (мрачно). Вот видишь. Она -- знаменитость.
ВИТЕК. Но ее же показали только из-за того, что она кнутом забила насмерть коня.
ОЛЕК (с оттенком гордости). Ну вот. Значит, сильная. Думаешь, это поляк?
ВИТЕК. Какой там поляк.
ОЛЕК. Может, еврей?
ВИТЕК. Скажешь еще -- еврей!
ОЛЕК. Мексиканец?
ВИТЕК. Почему вдруг мексиканец? У него же волосы светлые и вьются.
ОЛЕК. Я только так сказал. Мне это помогает сосредоточиться.
ВИТЕК. А вообще-то, какая разница?
ОЛЕК. Большая разница. Вот вчера на Гринпойнте наши побили индуса -- по ошибке. Думали, что цыган.
ВИТЕК. А-а.
ОЛЕК. А потом ему все объяснили и он прекрасно понял. Сказал. что на их месте поступил бы точно так же. (Указывая на висельника.) Как он сюда пробрался?
ВИТЕК. А ты посмотри как он одет. Чистая рубашка, галстук, пиджак. Ботинки почищены. Понятно, почему его портье впустил. Я тебе сколько раз говорил, чтобы ты лучше одевался. А знаешь, какая часть одежды в Нью-Йорке самая важная?
ОЛЕК. Ну?
ВИТЕК. Ботинки.
ОЛЕК. Ботинки?
ВИТЕК. Ботинки. Мачек говорит, что в Нью-Йорке смотрят прежде всего на зубы и на ботинки.
ОЛЕК. Ты прав. Ботинки у него в порядке. Может, я их у него одолжу, когда пойду вечером к Зосе.
ВИТЕК. А как по-твоему, зачем он это сделал?
ОЛЕК. Этот мексиканец?
ВИТЕК. Да не мексиканец он.
ОЛЕК. Сам знаю. Может, у него ноги болели. У меня как-то раз так ступни болели, что готов был на все, только бы не стоять.
ВИТЕК. Не пори чушь. А ты знаешь, что если мы не покрасим всю квартиру, нам ничего не заплатят?
ОЛЕК. Ну, знаю. Знаю. В этом сучьем мире нет справедливости.
ВИТЕК. Вот тут ты прав.
ОЛЕК. А я знаю, что сделаю.
ВИТЕК. Что?
ОЛЕК. Пошарю у него по карманам.
ВИТЕК. Лучше не надо.
ОЛЕК (обыскивая висельника). Это первая обязанность того, кто найдет висельника. Мне рассказывали про одного мужика, который повесился с пятью тысячами долларов в кармане. (Опечаленно.) Это не тот. Тут руки себе обрываешь, а такой вот тип имеет право забраться в чужую квартиру и повеситься. Проклятая страна свободы.
ВИТЕК. Заткнись. Дай подумать.
ОЛЕК. В Желязовой Воле, если кто хотел повеситься, то шел себе аккуратненько домой, надевал петлю, толкал стул. И все дела. Для того и есть свой дом, правда?
ВИТЕК. Знаешь, Олек, ремонт квартиры, это как с тигром трахаться -- и страшно, и смешно.
ОЛЕК. Ты это серьезно, ну, насчет тигра?
ВИТЕК. Я же выражаюсь метафорически. Неужели я должен все тебе, гаду, растолковывать. Иной раз как с тобой поговоришь, так хоть сам вешайся.
ОЛЕК. Лучше не надо. Вот, смотри. (Шевелит пальцами руки.)
ВИТЕК. Ну и что?
ОЛЕК (указывая на висельника). Он уже так не сможет.
Из-за сцены шум падающей мебели.
ОЛЕК. Ты можешь мне объяснить почему этот долбаный писатель не возьмет и не вернется в Польшу?
ВИТЕК. Кажется, его бабка со стороны первой жены была наполовину еврейка.
ОЛЕК. Вот оно что. Бедный мужик. Так вот почему он такой смурной. Ужасно.
Олек берет ведро, кисти и входит в комнату, где висит покойник.
ВИТЕК. Ты можешь мне сказать, что ты делаешь?
ОЛЕК. Крашу. Я человек труда и не позволю, чтобы мне мешал какой-то висельник.
ВИТЕК. А как ты собираешься красить потолок? Ты же его забрызгаешь.
ОЛЕК. Я так думаю. Надо его снять. Перенести в другую комнату, которая у нас уже готова. Покрасить эту комнату. А потом повесить его обратно. Любой подумает, что он повесился уже после покраски.
ВИТЕК. А ты хорош. Только что был такой правоверный католик...
ОЛЕК. Да, ты прав. Полиция может догадаться. Труп лучше не трогать.
Входит перемазанный краской Писатель. У него под мышкой толстенный номер газеты 'Нью-Йорк Таймс'. Висельника он не замечает.
ВИТЕК. Вот, смотри, ты без конца к нему придираешься, а он уже все придумал.
ОЛЕК. Что?
ВИТЕК. Как, что? Завернем его в 'Нью-Йорк Таймс'. Прокроем комнату. Потом его развернем и готово. (К Писателю.) Давай газету.
ПИСАТЕЛЬ (слегка оторопев). Сегодня в ней приложение насчет ремонта квартир. (Замечает
