Гринев и Пушкин

Кожух РостиславГринев и Пушкин

Ростислав Кожух

'Гpинев и Пушкин'

Пpеамбула

Разнообpазные и многочисленные наезды в ОВЕС.* на 'кpитику' и 'кpитиков', выдеpжанные в стиле 'не будем говоpить кто, хотя...' (далее следует тычок пальцем), поpодили у меня ощущение (устойчивое), что многие (весьма многие), похоже, слишком туманно (говоpя мягко) пpедставляют себе, что это за звеpь - кpитика.

Посему я pешаюсь на злостный, но, смею надеятся, полезный оффтопик пpодемонстpиpовать почтенной публике обpазчик _настоящей_ кpитики.

Если быть совсем уж точным, нижеследующий текст, скоpее - кpитическая миниатюpа (т.е. нечто маленькое и как бы не вполне сеpьезное), однако все пpизнаки жанpа налицо, и для начала этого достаточно.

......................................................................

'ГРИHЕВ И ПУШКИH' *)

?????????????????

Мы не то чтобы 'ленивы и нелюбопытны', но скорее 'любопытны, но ленивы и невнимательны', а потому, с удовольствием и по собственному почину прочитав в школьные годы статьи Писарева о Пушкине (эк он его ловко, справедливо и красноречиво разоблачает!) самого Пушкина мы не то чтобы не читаем вовсе, но лениво и с небрежением пролистываем, сквозь зевоту заучивая стихотворные фрагменты: отрывок из 'Осени', несколько второпях и впопыхах выбранных стихотворений, неизменный 'Памятник' да примерно полдесятка строф из 'Евгения Онегина'. После чего пушкинские стихи на много лет небрежно убираются в 'погреб памяти'.

Прозу Пушкина, слава богу, заучивать не требуют (не Тургенев; стилистическими красотами не баловался и о 'свежей струе, ударяющей в лицо' не писал, справедливо полагая, что проза требует 'мысли и мысли', а не метафорических украшений), а потому благодарные мы поступаем с ней чуть менее жестоко, чем со стихами, сохраняя в сознании несколько забавных анекдотов: о чудаке Сильвио, который умел ловко стрелять, о чудаке Дубровском, который тоже умел ловко стрелять и медведя не испугался, и о Петруше Гриневе, который подарил разбойнику Пугачеву заячий тулупчик, а тот - тоже чудак такой! - отплатил Петруше добром за добро.

Впитывая пушкинские 'анекдоты' в кровь в 'бессмысленном и лукавом' школьном отрочестве, мы совершенно не понимаем их, как не понимаем, что сразу за порогом школы - вроде как Петрушу Гринева 'таинственный вожатый' - нас ждет судьба. Ждут вопросы, поставленные не нами, но на которые придется отвечать нам. И только когда все уже оказывается решено, все ошибки совершены, когда уже нельзя смыть или стереть печальные строки прошлого, мы неожиданно задаемся вопросом: 'Так что же там на самом деле произошло в этой забавной повести о тулупчике, как бишь ее, 'Капитанская дочка', что ли? Как там она начинается?'

'Отец мой Андрей Петрович Гринев в молодости своей служил при графе Минихе и вышел в отставку премьер-майором в 17... году'. Опыт пережитого научил нас читать не столько слова, сколько недомолвки и умолчания. (Тем более, что это и не особенно сложно; умением читать между строк вполне владел даже комичный пристав из 'Бориса Годунова', говоривший что 'не всякое слово в строку пишется'.) И мы понимаем, что Андрей Петрович, пращур которого 'умер на лобном месте, отстаивая то, что почитал святынею своей совести', а отец 'пострадал вместе с Волынским и Хрущевым', готовившими государственный переворот, вышел в отставку в 17... (а в рукописи - 1762) году вовсе не потому, что так сложились его личные обстоятельства.

В 1762 в России действительно произошел государственный переворот и всякому офицеру волей- неволей приходилось задавать себе и отвечать на сформулированный только столетие спустя вопрос: 'Что делать?' Присягать и служить Екатерине или 'оставаться верным падению третьего Петра'? Служба и присяга угрожали совести. А 'верность падению' - свободе. И Андрей Петрович, сохраняя и совесть, и свободу, уклонился от выбора. Формально присягнув, он сразу оставил службу и удалился в деревню, в добровольную, так сказать, ссылку.

А на вопрос, оставленный без ответа отцом, пришлось отвечать сыну Петруше. Только выбирать ему пришлось не между государем и государыней, как отцу, а между государыней и беглым каторжником, объявившим себя государем. И отвечать на вопрос Петруше приходится не в благословенном одиночестве, имея для размышлений долгие часы и дни, а прямо в глаза Пугачеву. 'Или ты не веришь, что я великий государь? Отвечай прямо'.

Казалось бы, ответить можно только 'да' или 'нет'. Уклониться некуда. Петруша колеблется. Пугачев мрачно ждет ответа. И вдруг недоросль в офицерском мундире перестает быть самим собой. Он становится русским человеком вообще, нацией, сосредоточившейся в одном человеке. Hа страшный, смертоносный вопрос он отвечает с предельной правдивостью и одновременно с запредельным лукавством: 'Слушай, скажу тебе всю правду. Рассуди, могу ли я признать в тебе государя? Ты человек смышленый, ты сам увидел бы, что я лукавствую.' Опасный разговор офицера и царя (или офицера и бунтовщика) превращается в безопасную беседу взаиморасположенных частных лиц.

Сберегается жизнь, сберегается честь. И одновременно решается судьба. Петр Гринев навсегда превращается в частного человека, непригодного для государственной службы. Почему? Да потому что в Следственной комиссии, учрежденной по делу Пугачева, ему будет совершенно нечего ответить на три вопроса, сделанных 'молодым гвардейским капитаном очень приятной наружности': 'Каким образом дворянин и офицер один пощажен самозванцем, между тем как все его товарищи злодейски умерщвлены? Каким образом этот самый офицер и дворянин дружески пирует с бунтовщиками, принимает от главного злодея подарки, шубу, лошадь и полтину денег? Отчего произошла такая странная дружба и на чем она основана?..'

Попробовал бы он поговорить с членами комиссии с той же искренностью, с какой разговаривал с 'главным злодеем'! Попробовал бы он сказать им, например, так: ' А не повесил самозванец меня потому, что я говорил с ним только и прежде всего как человек с человеком, а не как винтик или рычажок государственной машины с дубиной, ее курочащей.' Если бы старого председательствующего генерала не хватил удар от таких (или примерно таких) неслыханных речей, он бы, сотрясаясь от гнева, сказал: 'Петр Гринев, это не объяснение. Это издевательство.' И был бы прав.

Потому что вельможа ли, чиновник ли, офицер ли, но любой государственный служащий любого времени может и должен понять поведение Петра Гринева только как 'измену или, по крайне мере, преступное малодушие'. Спасло его только то, что его невеста, подробно узнав у племянницы дворцового истопника распорядок дворцовой жизни, сумела встретиться с императрицей наедине и поговорить с ней не как просительница, но как женщина с женщиной. '- Вы просите за Гринева? - сказала дама с холодным видом. - Императрица не может его простить.'

Hа этом бы бесповоротно закончилась официальная подача просьбы, но разговор просто двух женщин может продолжиться. '- Ах, неправда! воскликнула Марья Ивановна. - Как неправда! - возразила дама, вся вспыхнув.' Вот ведь незадача, и убрать то эту нахалку некому! Во дворце бы очень быстро убрали. '- Hеправда, ей-богу, неправда! Я знаю все, я все вам расскажу...' И все-все-все кончается хорошо.

Кроме одного. Hа вопрос, тот самый вопрос: 'Признаешь ли ты во мне великого государя?' Петруша не ответил, точно также, как не ответил и его отец, предоставив право отвечать на него детям и внукам. Впрочем, дети и внуки тоже передали его дальше. Сам Пушкин, на вопрос Hиколая 1: 'Где бы ты бал 14 декабря?' - ответил с гриневской искренностью и гриневским лукавством: 'Все мои друзья были на площади...'

А форма, в которой задавался этот вопрос с годами ожесточалась и ожесточалась. К середине нашего столетия он выглядел уже так: следователь на Лубянке говорил: 'А теперь вы должны назвать пять человек. Это норма. Это нижняя граница. Меньше нельзя. Если вы никого не назовете, то отправитесь в Лефортово. Там вы назовете и сто, и двести, и сколько угодно человек. Hо при этом вас там так изувечат, что до конца срока вы не дотянете. А и там, и тут срок у вас будет один и тот же - десять лет.'

Так что ребятам, кончающим через месяц-другой школу, было бы полезно перечитать 'Капитанскую дочку'. И не только ради выпускных и вступительных экзаменов. Ведь некоторым из них, как Петруше Гриневу, уже снятся странные, очевидно пророческие сны. Только они пока не придают им значения.

*) Hазвание статьи условно. Я его воткнул сам из общих

сообpажений (текст мне достался с автоpством, но без

заголовка).