самым линиям, о которых лучше и не думать - так упруг и груб его карандаш. Небесный Париж Алискиной юности подменился земным Парижем её же зрелости. И даже Нотр Дамм оказался допотопным карликом, недостойным любви горбуна.
Неделя в Париже пришла к своей середине. В плане был поход на Монмартр.
Хорошо, что он парит над городом. Вне рамок, вне социальных пособий и забастовок, вне демонстраций и карнавалов, вне толпы, хотя на нём - людно. Монмартр вне Франции, и тем хорош. Базилика Сакре-Кёра ставит вытянуто-округлую точку на быте, знаменуя переход в Бытие, ибо потолок его расписан сценами из жизни совсем другого города, неподвластного рабочим комитетам и прочей ерундистике - пейзажи Иерусалима парят над Парижем, и молодой рабби склоняет свой лик ко всем жаждущим искупления и прощения...
Алиска и Женечка вышли из собора. Смеркалось. Нужно было начинать Спуск.
Хотелось плакать и немного - кушать. Во время Подъёма они углядели череду блинных, дешёвых и вкуснопахнущих, вот и поужинаем, решили, проверили денежку и забежали в неказистое, обклеенное старыми афишами помещение. Нутро блинной было заполнено дымом будто грудь старого курильщика, блины жарились тут же, поливались разномастным повидлом и разносились по столам шебутным очкастым гарсоном, подпоясанным женским передничком в горошек. Гарсон подскочил к подругам, плюхнул на стол две тарелки с блинами; абрикосово-пахучими для Алиски и вишнёво-цветными для Женечки. К тарелкам подлетели два огромных стакана с мятным чаем, обжигающим и холодящим одновременно. Подруги взаимно пожелали приятного аппетита и проткнули горячую пористую плоть блина холодными вилками. Блины на Монмартре, подумала Алиска, это вам не лягушачьи лапки на Монпарнасе, но додумать не успела.Услышала пианино, перебор клавиш, ничего не значащий и ни к чему не обязывающий. Повернула голову и увидела тапёра, сидящего около коричневатого пьяно и нехотя, полусонно-равнодушно гладящего чёрно-белое. На крышке стояла пепельница, дымок папиросы смешивался с блинным запахом, порождая новый аромат. Алиска сразу почувствовала его и поняла, что это - любовь. Она оглядела тапёра, увидев его всего и сразу: желчные скулы, прямой нос, карие глаза с прямыми ресницами, выпуклый кадык и длинные худые пальцы. Тапёр подметил её взгляд и приосанился, сонное равнодушие исчезло, вместе с ним и желчность, - весёлый маэстро сидел за инструментом, игривые мелодии выпархивали из-под его пальцев и, прорываясь сквозь чад блинной, летели согревать озябших вечерних прохожих. Время сконцентрировалось в незримой точке Алискиной души, перемешалось с теплом и нежностью и приготовилось выдать реакцию почище термоядерной - реакцию любви тридцатилетней женщины, никогда и никем не любимой...
Час ли, два ли, пять ли часов подряд просидела Алиска в блинной на Монмартре, выкуривая одну сигарету за другой, улыбаясь нецелованными уголками губ, подпевая непонятным песням, отщипывая малюсенькие кусочки от остывших блинов? Кто считал? Женечка тихо сидела рядом, стараясь не мешать, любуясь силой, выросшей в одночасье и полётными глазами подруги. Она тоже осмотрела тапёра, - тщедушного игривого музыканта с маленькими пряморесничными глазами и непропорционально-длинными пальцами, задумалась и застыла, похожая на ангела, склонившего голову в недоуменном покое.
4.
Питер ничуть не изменился. Вот только небо... Помрачнее стало и ощущение безысходности заполнило не только верхние пределы, но и улицы, облезлые дворы, безразмерные коммуналки. Даже выбоины на асфальте стали глубже. Одно лишь утешало - весна приблизилась на неделю.
Самолёт, привезший Алиску и Женечку из Парижа, вылетал и вылетал в очередные рейсы, проглатывал чемоданы и разномастную публику, не запоминая ни лиц, ни наклеек. Алиска и Женечка вернулись в свои отделы, кухоньки, телефонные разговоры. Вернулись в зиму Города, на улицы, заполненные тысячами мёртвых зверьков, приникших беззащитными пушистыми шкурками к нежной груди питербужанки, купившей шубку в стиле 'недорого и со вкусом'.
Город стал чужим. Алиске не хватало чего-то, она пыталась найти блинную, похожую на ту, но все питерские блинные неутешны - им никогда не постичь Формулы Совершенства, в которой дым дешёвых папирос плюс чад готовки плюс запахи повидла плюс профиль тапёра.
Она потеряла бойкость глаз и резкость суждений. Снова стала похожа на встрёпанного воробья, которому плохо и неудобно жить зимой. Слишком часто задумывалась, слишком часто отвечала невпопад, слишком редко звонила Женечке. Ни с того, ни с сего, решила переехать к Этому как его. Он давно держал хвост по-жениховски и пытался подвести черту под собственным холостячеством. Неделя совместного проживания подарила Алиске много новых ощущений: нужно было терпеть на себе чужое большое тело, готовить кофе на двоих, яичницу-глазунью, а не омлет, жарить мясо, содрогаясь от самой по себе идеи зажаривания телёнка, бывшего недавно живым. Этот как его счастливо мурчал, называл Алиску своей курочкой, мамочкой, целочкой, но очень скоро перестал чистить зубы, прежде чем лечь в постель.
Алиска поёживалась, но терпела. Она придумала себе Ребёночка-мальчика узкоглазого и взъерошенного, ползающего от кресла в гостиной до кресла в прихожей. Придумала его походы в детский садик, в школу, в институт и решила всеми силами дотянуть до весны. Она всматривалась в небо, искала просветы между тяжеловесными тучами, втягивала в себя запах Невы, ожидая появления привкуса корюшки и свежего огурца - двух самых верных вестников того, что весна уже здесь и никуда не денется. Ожидание было сродни ангельскому сложив крыла и склоняя голову в недоуменном покое.
Авторское отступление на тему весны.
Давайте определимся. Для чего существует весна? Вполне могло бы не быть в замысле Божьем. Что бы мы потеряли? Плавность перехода к лету? Растопленные в момент снега на многих континентах и наводнения в Поволжье? Да справились бы, справились... Катаклизмами никого не удивишь... в наше-то время. Ну, разве что Эверест вдруг превратится в сопку Манчжурии, метаморфоза этакая: громогласный мужик - в вёрткую писклявую женщинку. Поэтому не удивляйтесь, пожалуйста морозу в начале августа или жаре в начале декабря. Безропотно достаньте шубку или плавки соответственно ситуации и вперёд.
Весна переполнена проклятиями сорокалетней женщины. Ещё вчера радужно садилась на диету (семьсот калорий в день и ни корочкой больше), а сегодня слезла с неё (пять оладушек со сгущёнкой и чашечка кофе со сливками) и не влезла в новое европостильное платье, точнее - влезла, но живот и бёдра вылезли...
И ужасом сорокалетнего мужчины. Кому я нужен, вместо задыхающегося, летящего ночного шёпота - усталый голос жены: 'Ну, скорее, скорее же, утром рано вставать'.
А старик любит весну просто оттого, что она - последняя и оттого, что жена уже не видит эти легкие весенние улыбки, а он - ещё - да.
Я знаю, что по весне просыпаются веснушки. Дремавшие раньше в укромных клеточках, укрытые легковесной кожей, просыпаются и выпрыгивают на белый свет. К солнышку поближе. Отогреться. На мир посмотреть и себя показать.
Ты знаешь, что весна нужна для того, чтобы - снова - улыбнуться мне.
Ну а в прошлом... Одуреваю от весны. Вот и всё. Во мне поселился Алик ох, укусить бы его за нижнюю губу, слизнув языком капельку крови. Хрустальный котик на зеркальной подставке овевается миллионом пылинок, и я придумываю себе, что это души, прилетевшие взглянуть на себя. Да и на меня заодно. Коробка запутаных- перепутанных ниток валяется рядом с повестью немодного писателя. За окном - луч солнца, уничтожающий последнюю лужу. Что-то давит на солнечное сплетение и подступает к сердцу. Ах, как хороша весна, до чего она невыносима!
Город становится похож на неуёмного ловеласа, - ловит взгляды прохожих и, подбоченясь, втягивает поглубже обшарпанные арки, прикрывая изношенные внутренности подворотен. Наяды, триады, парки, разномастные Гераклы, медузы, сфинксы, львы и Peter the Greate стараются выглядеть получше, прихорашиваются и омываются незлым весенним дождиком. Лепо-та-а!
Я и не говорю про котов. Про них и так немало сплетен. Но воробьи... Вы видели этот нагло- залихватский взгляд весеннего воробья? Все крошки мира - к его ногам, все скверы для него - нараспашку, все сапожки - мимо, оберегая воробьиное счастье бытия...
А вон там, напротив Марсова поля, стоит позеленевший Суворов. Показывая участь тех, кто зовёт на войну - стоять неподвижно сотни лет и под дикие голубиные оргии вспоминать месиво из кишок и земли, бывшее рядовым таким-то такого-то года рождения... Убитым весной.
Комариная песня проводов глупа и вредна. Как всегда. Только голубиные ворки могут сравняться с нею занудностью. Ну, и мой раздражённый голос, отчитывающий детей за невыключенный телевизор или очередную разбитую чашку. Я вымётываюсь на балкончик и затягиваюсь никчемной дамской сигареткой, проклиная себя, диету и отсутствие морозного воздуха.
Отчего мне по весне всегда хочется морозного воздуха? Это - память о марте, в котором огуречный
