'Значит, я дурочка, - сидела, сжавшись, Катя. - Мы все больные. А я еще и дурочка. Взрыв-то на Украине был - когда я второй класс закончила... стало быть, они считают, я осталась неразвитой...
кретинкой... Но ведь это не так? Если до нынешней весны никто ничего за мной не замечал? И только здесь, в чужой земле заметил? А может быть, не я, а они изменились? Ожесточились? 'Воровское время', говорит отец. Но не все люди воруют. И потом... мама приносит с фермы молоко... стало быть, мы сами воруем? Сказать? Скажут, совсем спятила. Нас государство обидело имеем право для сохранения и без того урезанной нашей жизни...'
Катя теперь с утра до вечера молчала. Уже шел сентябрь, хлеба убрали, но на обмолот были призваны все старшеклассники... Катю почему-то не приглашали на хозработы - видимо, в самом деле она считалась больной.
- А в библиотеку я могу пойти? - спросила Катя у своего сторожа Вити.
- Некогда мне тебя провожать. Если хочешь, напиши, чего тебе принести. Принесу.
Шел лиловый ледяной дождь. Катя сидела, включив электричество, и читала 'Сказки народов мира'. Она сначала попросила брата принести ей книги, посвященные творчеству Микельанджело, чей Страшный Суд в Риме потряс ее бедное сердце... Она, помнится, рыдала после экскурсии не меньше часа, ее отпаивали джюсом, успокаивали... Витя сказал, что таких книг в сельской библиотеке наверняка нет, пусть сестренка попросит что-нибудь попроще, например, русские народные сказки. Подумав, Катя вдруг согласилась: 'А почему нет?' Она давно не читала сказок... И когда Витя принес ей этот толстенный том с золотыми буквами (его, кажется, ни разу не брали читать...), Катя как открыла книгу, так и сидела теперь с утра до вечера. И как-то позабыв, что сам Витя ей предложил взять сказки, родители с жалостью глядели на великовозрастную дочь, читавшую страстно эти глупые байки про царей, прекрасных царевен и смелых пастухов... И уже в соседях знали, что читает Катя Жилина. Мать черномаечного Володи, Анна Тимофеевна, принеся как-то собственной сметаны на дне баночки для соседки-дурочки, долго вздыхала, стоя возле Кати, которая даже не заметила сметаны - все бегала светлыми глазками по страницам.
Конечно же, Катя краем глаза узрела толстую в рыжей вязаной кофте до колен старуху с красными жилистыми руками, но о чем с ней она могла говорить? Раз считают балдой, она так и будет вести себя - меньше приставать будут... Глаза ее застилали слезы обиды, но сказки, справедливые и волшебные, уводили прочь от этого дикого мира, где люди друг друга не любят...
'Ах, как хорошо в сказках! Добрый молодец - сразу видно, что он добрый... ведьма - сразу видать, что ведьма... все понятны, и с первой строки знаешь, кому верить, кому нет... Но ведь в деревне Чудово почти так и было? И в тамошних окрестных селах? Наверно, в этом проклятом Желтом Логу с самого начала народ собрался чужой, вот почему никто никому не верит? Может быть, хоть в Михайловской школе повезет с друзьями...'
Увы, когда ее на первый раз Витя отвез на тракторе в Михайловку мимо березового криволапого леса, мимо пасеки, черневшей под дождем, Катя, взволнованная ожиданием чего-то нового, светлого, необыкновеного, столкнулась с таким же, как дома, раздраженным народом. Катя по характеру своему вела себя тихо, но уже на третьем уроке ее пересадили на' камчатку' по просьбе ее соседки по парте, румяной Риммы.
- Она из 'этих'... она радиактивная... - услышала Катя.
Домой она шла одна - три девочки и один мальчик из Желтого Лога демонстративно убежали вперед. Осенью рано темнеет, дорога глинистая, скользкая, Катя брела, обходя лужи и соскальзывая ботиночками в жижу. А если идти по стерне, то соломинки хлещут по ноге и рвут колготки... Катя тащилась к мерцающим вдали окнам неродного села и вспоминала печальное, невероятно прекрасное лицо Марии, матери Христа в каком-то соборе, она уже путалась... Мария склонила голову, и на руках ее мертвый юноша. Гид рассказывал, что нашелся в толпе безумец - швырнул в Марию железным предметом, кажется, отверточным ключом, и отшиб у скульптуры кончик носа... Нос потом приклеили, поправили, но вот поймали ли изверга? Наверняка это не итальянец, говорил гид в клетчатом пиджаке, с розочкой в кармане.
Наверное, француз. Но Катя читала французские народные сказки, и у них тоже народ был умный и добрый. Или он испортился после того, как на них напали немцы и правили там несколько лет? Но ведь и у немцев какие чудесные люди в сказках? На флейтах играют, поют и пляшут, а если надо за работу взяться - засучат рукава и все берутся, даже их короли!
В десятом классе Михайловской школы не нашлось ни одной девочки, ни одного мальчика, кто подошел бы к Кате Жилиной и сказал: 'Давай дружить'. Березовские держались отдельно, желтологовские - отдельно, 'хозяева' михайловские - само собой, вели себя нагло и неприятно.
'Ах, почему говорят 'солнечное ' детство, 'золотая ' юность? Самая тяжелая в жизни пора... Хотя и потом... какие такие радости у мамы, у папы? Вообще, зачем люди родят друг друга? Если сами мучаются...
Но ведь было же когда-то в нашей деревне нам хорошо? И стало быть, еще раньше - еще лучше? И в сказках не все выдумка?..'
Наконец, на перемене к одиноко стоявшей у батареи отопления Кате (какая горячая батарея! Хоть погреться перед дальней дорогой под мокрым снегом...) подошел, загребая, как клоун ногами, краcногубый в очках Котя Пузиков. Он был тщедушный мальчик, но, кажется, сын начальника милиции, и никого не боялся. Подошел, протянул руку - Катя машинально протянула свою.
А он хмыкнул и ,схватив ее руку, приложил к ней левою рукой какую-то трубку с лампочкой - и лампочка загорелась красным светом.
- Точно радиоактивная!.. - возопил паренек. - Тобой надо облучать помидоры в теплицах... хотя есть их потом - тоже станешь радиоактивным! Детей не будет никогда! Зато трахаться можно без опаски...- И заржал, как козел. - Берегись!
Кате стало страшно. Она поняла смысл слов Коти Пузикова. Но неужто у нее вправду никогда не будет детей? Лучше об этом сейчас не думать.
Но как же Витя? Он же совсем молодой... Может, отец Кати по этой причине и пьет? Он же раньше только по праздникам, и то рюмочку, не больше... 'Господи, вот в чем разгадка неприязни людской! Когда я нагишом купалась возле дома, может, уже тогда решили, что я мужиков зазываю? Слабоумная... да еще и с мертвым женским началом...'
Катя сама зашла в библиотеку и взяла читать учебники по медицине, книгу 'Мужчина и женщина', 'Секс в жизни женщины'... Меланхоличная, с вечно заложенным носом библиотекарша Эльвира Ивановна осклабилась, глядя, как школьница Жилина складывает в свой старый портфель книги.
- Задание на дом дали?- ехидным голосом осведомилась она.
Катя всегда была честная и прямая девушка. Но и она уже заразилась ядом отчуждения и ненависти.
- Да. - Не поднимая глаз, вышла вон.
Хоть она и старалась не показывать книги дома, мать узрела их. А может, и библиотекарша сказала. Или через людей дошло. Мать выхватила из-под подушки дочери захватанную книгу 'Судебная медицина':
- Это еще что такое? - И вытащив дочь за руку в темные сени, пугающим шопотом спросила. - Что- нибудь с тобой сделали? Говори!..
Ну? Ну?
Катя сказала:
- Просто хочу знать...
- Не рано ли?
- Мама, - вздохнула дочь. Они стояли возле бочек с солеными огурцами и грибами, над головой свисали невидимые, но крепко пахнущие веники и связки табака. Здесь, в сенях, немножко пахло далекой, уничтоженной родиной, миром добрых сказок. - Мама. Мои подружки хвалятся, что они все уже давно женщины... а я не тороплюсь... хочу из книжек узнать, нормальная я или нет? Что я дурочка, вы меня убедили... но может мне и жить не нужно, хлеб переводить, если я пустая, как гитара?
- Господи!.. - мать с изумлением и страхом смотрела на дочь. Таким языком Катя никогда еще с ней не разговаривала.
Глаза уже привыкли к темноте, и мать видела в лиловых сумерках (дверь в избу была прикрыта неплотно) высокую, прямую, быстро повзрослевшую девушку с распущенными на ночь волосами.- Я так
