Бига лежала на боку, ее правое колесо валялось отдельно. Лошади, чудом не переломав себе ноги, яростно бились на месте, стараясь выпутаться из уцелевшей упряжи. Гермес, успевший все-таки обрезать поводья, лежал на полпути между потерянным колесом и вишневым деревянным башмаком, каким представлялась с такого расстояния бига Зигфриду.
— Это бургундская, верно? — переспросил королевич.
— Угу. Владыки Рейна в глубокой жопе, — радостно констатировал Данкварт. — Гунтер повесится. Кримхильда утопится. А Германарих разуверится в Христе и сбежит к друидам.
— Ты серьезно?
— Почти. Видишь ли, тут есть одна…
— Тихо! — королевич предостерегающе выставил ладонь. — Тихо.
Данкварт, который сам никогда не мог похвастаться избытком хороших манер, был шокирован. Зигфрид должен быть повежливей!
Тем более, какое тут «тихо»? Ипподром бесновался во все восемь тысяч глоток, свистел и трещал, лупил в щиты и улюлюкал. Кажется, в проходе между гуннским и аламаннским павильонами кому-то уже чистили рожу.
И только бургундский павильон ошарашенно примолк. Вот так незадача!
— Они могут выставить другую колесницу?
— Нет. Но ты, Зигфрид, не очень-то…
Образ возницы аламаннов, балансирующего всем телом ради того, чтобы продержать свою бигу на одном колесе пару-тройку мгновений, в сознании королевича был свеж, как непросохшие чернила.
Сопереживание его испугу было еще свежее.
«Гунтер тебе ладонь на лоб возложит — и ты уже в законе. Катайся за Бургундию до посинения», — так сказал Данкварт.
Синеют: заснеженные лощины; глаза хальвданов; васильки; мотыльки; покойники.
Если ничего не получится — он бросится на меч. Если получится наполовину — он сломает себе шею на первой же мете.
До посинения!
Зигфрид вскочил. Прошел по ногам купеческого семейства как по мостовой.
— Не понимаю! — рявкнул в ответ на латинскую хулу.
Вломился в бургундский павильон. Выражением лиц владыки и со-владыки Рейна напоминали свежекастрированных бобров.
— Король! — Зигфрид припал на одно колено и схватил апатичного Гунтера за руку. — Позвольте мне править колесницей во славу вашего королевства!
— Вы не вовремя, — Гунтер попытался высвободиться.
— Позвольте — и всё! — Зигфрид рывком прижал ладонь короля к своему темени.
Гунтер не понимал толком, чего добивается от него этот молодой чужестранец. Но пальцы королевича так сдавили ему запястье, что хрустнули кости. Полная сатисфакция просьбы Зигфрида виделась лучшим средством избавиться от этого крабьего зажима.
— Можешь, — кивнул Гунтер.
— Вы все свидетели, — сказал Зигфрид, подымаясь с колен. — Король только что разрешил мне выступить от имени Бургундии!
— А я — благословил! — ввернул пресвитер Германарих и осенил Зигфрида крестным знамением.
Вот уж чего королевич не ожидал! Пресвитер проявил чутье, которому должны были позавидовать оба его патрона: и епископ, и король.
Зигфрид отвесил поклон, развернулся кругом — и бросился прочь из павильона.
Когда он, перепрыгивая разом через несколько ступеней, несся вниз, до него дошел смысл сказанного некогда Альбрихом. «Есть такие дни, когда Ловцу не приходится искать знаков благоволения Судьбы. Они находят Ловца сами.»
Таким знаком обернулась свара Данкварта с квестором. Не отдай Зигфрид четверть часа назад свой «meki balm» квестору, своенравные ножны сейчас угробили бы его, впутавшись между ногами в самый неподходящий момент.
Семи прыжков достало королевичу, чтобы спуститься от бургундского павильона к ограждению бегового поля. Проделать такое с Бальмунгом на поясе смог бы разве что сам Альбрих.
Когда Зигфрид перемахнул через деревянные поручни вокруг песчаной обочины, к нему бросились было двое квесторов.
— От имени и по поручению короля бургундского! — крикнул им Германарих, который, поспешив вслед за Зигфридом, бочком-бочком одолел пока что лишь треть спуска.
Квесторы не расслышали, но остановились. Переспросили.
Тем временем Зигфрид с невероятной прытью уже несся к сломанной биге бургундов и достиг лежащего Гермеса прежде, чем квесторы таки выслушали пояснения Германариха.
Зигфрид примчался сюда вовсе не затем, чтобы озаботиться здоровьем незнакомого возницы. Но пробежать мимо несчастного просто так ему не позволила совесть.
