Джером Клапка Джером
На сцене и за кулисами
Предисловие
Приступая к этой книге, я считаю долгом предупредить читателей, что постараюсь быть искренним и буду говорить одну только правду. Оглядываясь назад и припоминая прошлое, я старался проникнуть испытующим взором сквозь завесу следов, оставляемых быстротекущим, загадочным временем, и смотрел на вещи так, как они представляются, но отнюдь не предубежденно. Так, я смотрел на ухабистую, неровную дорогу совершенно так же, как и на сияющий жизнью, веселый ландшафт, а на колючие кусты терновника и шиповника совершенно так же, как и на зеленую мураву и колышущиеся деревья.
Теперь, как бы то ни было, эта моя работа окончена, и потому не стоит напрасно утруждать свою память; приятный для зрения туман всего отдаленного делает свое дело и сцена кажется опять прекрасной, обворожительной и чарующей страной, о которой я так мечтал до знакомства с нею. Я забыл все непривлекательные ее стороны и помню одни только светлые моменты. Все перенесенные мною невзгоды и неприятности кажутся мне теперь веселыми, увлекательными инцидентами, все терзания и муки — веселым развлечением.
О сцене я вспоминаю и думаю как о потерянном друге. Мне нравится любоваться и наблюдать ее добродетельные стороны и порицать ее пороки. Я стараюсь забыть всех нахалов, дерзких негодяев и хитрых мошенников, подвизающихся на подмостках, и вспоминаю одних талантливых героев, добродетельных девиц и добрых стариков.
Да погибнет зло. Я встречал больше честных и хороших людей, чем злых, и потому предпочитаю вспоминать и думать о первых. Мне кажется, что масса рук протягивается ко мне со всех сторон, и все это такие честные, благородные руки, что я с удовольствием мысленно пожимаю каждую из них. Но где сами лица, которым принадлежат эти благородные руки? Вот вопрос, который меня сильно интересует. Много лет прошло с тех пор, как я видел их в последний раз; волны житейского моря с каждым днем все дальше и дальше удаляют нас друг от друга. Но где бы они ни были, куда бы ни уносило их быстрое течение жизни, я посылаю им отсюда сердечный, дружеский привет. Надеюсь, что разделяющие нас шумные волны не заглушат моего голоса, и поэтому посылаю им и их симпатичной профессии сердечное и искреннее — «Бог в помощь».
Глава I
Я решаюсь сделаться актером
В жизни каждого человека бывают моменты, когда он чувствует в себе призвание актера и находится в полном убеждении, что рожден для сцены. Что-то подсказывает ему, что он великий человек, посланный Провидением специально для того, чтобы поразить свет. С этих пор его начинает неотступно преследовать мысль о том, как он будет проливать истинный, неведомый до тех пор свет в сердца людей и получать триста фунтов гонорара в неделю.
Обыкновенно такая пора мечтаний наступает у девятнадцатилетних юношей и кончается в двадцать лет. Но все юноши бывают настолько близоруки в своих увлечениях, что никого и ничего не слушают и не признают никаких логических доводов и убеждений. Они мнят себя какими-то вдохновленными пророками, посланными свыше, и поэтому твердо решаются посвятить новому призванию всю свою жизнь. Но скоро, когда их первая попытка выступить в Королевском театре, в роли Гамлета, оканчивается неудачей, наступает маленькое разочарование. Я не составляю исключения из общего числа людей, и потому, в свое время, пережил этот период юношеских увлечений. Однажды я сидел в театре и смотрел «Ромео и Джульетту», как вдруг меня бросило в жар и в голове мелькнула мысль, что настоящее мое призвание — быть актером. Затем мне представилось, как весело живут актеры, как они имеют возможность все время ухаживать за хорошенькими актрисами, и тут же я решил посвятить всю свою жизнь этому благородному и приятному занятию. На следующий день я с гордостью объявил товарищам свое героическое решение, но, вопреки ожиданию, они не только не похвалили и не поддержали меня, а наоборот, стали всячески разубеждать и отговаривать. Мало того, они назвали меня дураком и объявили, что до этих пор всегда считали меня умным человеком, хотя я в первый раз слышал от них такой комплимент, и потому удивляются, как я мог прийти к такому нелепому решению.
Но никакие их убеждения не действовали, и я остался тверд в своем желании.
Я начал с того, что взялся за изучение великих английских драматургов. У меня хватило настолько опытности и знания дела, чтобы не обращаться ни к кому за советом, предварительно подготовив себя, таким образом, к такой трудной и ответственной карьере. Прежде всего я прочел от слова до слова всего Шекспира со всеми примечаниями Бена Джонсона, Бомонта и Флетчера, Шеридана, Голдсмита и лорда Литтона, которые делают его еще более непонятным. Тут я почувствовал, что близок к умопомешательству. Прочти я еще хоть одного столь же великого классического драматурга, поверьте, пришлось бы отвезти меня в желтый дом. Чтобы немного освежить и заставить отдохнуть мой уставший ум, я допустил некоторое разнообразие и принялся за фарсы и водевили. Но они подействовали на меня еще более угнетающе, чем трагедии, так что меня начала преследовать и мучить мысль, что страсть быть актером совсем не так заманчива и привлекательна, как кажется и казалось мне с первого взгляда. Я готов был уже прийти в отчаяние и поставить крест на своем призвании, как вдруг, совершенно случайно, мне попалась под руки небольшая книжка «Искусство гримировки», и это немножко оживило и ободрило меня. По моему мнению, любовь к нарядам и гримировке составляет наследственную черту характера, присущую всем людям.
Помню в детстве, будучи еще маленьким мальчиком, я состоял членом одного «увеселительного — музыкального — восточнолондонского кружка». Мы собирались каждую неделю и давали нашим родственникам и знакомым даровые представления, во время которых играли на концертино и пели оригинальные песни, и при этом каждый раз обязательно подмазывали лицо и руки жженой пробкой. Зачем мы это делали, я до сих пор не могу понять и уверен, что доставили бы нашим родителям гораздо большее удовольствие, если бы появлялись на эстраде в своем натуральном виде. Ни одна из наших песен не имела отношения к кочегарам или трубочистам, кроме того, мы даже и не думали изображать какие-нибудь шарады; между тем что касается острот и шуток, то они всецело исходили из публики.
Тем не менее мы не унимались и продолжали старательно расписывать свои лица и руки, как будто бы того требовал какой-нибудь необходимый религиозный обряд. Объяснить все это можно одной только глупостью.
Гримировка очень полезна и много помогает актеру. Это я сам испытал на собственном опыте. У меня и теперь не грубые черты лица, а в то время были совсем мелкие и благородные. Я не очень был рад такому обстоятельству, потому что оно причиняло мне много забот и хлопот. Сколько бы я ни стоял перед зеркалом и ни старался изобразить порочные типы, хотя бы, например, пьяного разносчика, ничего не выходило. Это совершенно не соответствовало ни моей внешности, ни моему характеру. Стыдно признаться, но я более был похож на духовное лицо, чем на пьяного разносчика; тогда я старался изобразить хоть трезвого разносчика, но и тут ничего не выходило. Такое же фиаско я терпел при изображении отъявленных негодяев: ничего такого не было во мне и на йоту. Я скорее имел вид принарядившегося молодого человека, собирающегося погулять в хороший праздничный день и вскружить голову не одной молодой девушке, чем негодяя и разбойника, мучающего беззащитную, достойную любви и уважения слабую женщину или убивающего своего дедушку. Я сам понимал это отлично и не мог смотреть на себя.
Играть такие роли с моей стороны было бы бессовестной профанацией и нарушением главных законов Лафатера. Моя самая свирепая мина и грозно нахмуренные брови придавали моим кровожадным
