свидетельств о духовной жизни и богословской мысли женщин-христианок. Нам известны лишь отдельные изречения так называемых амм (вот у нас мама, а в Египте амма: авва — это отец, а амма — мать). Мы знаем всего несколько их удивительных изречений. В основном же церковная литература прошлого — это литература мужская.
В современной же культуре наконец-то зазвучали те голоса, которые принадлежали прежде «молчащему большинству». В Церкви зазвучал голос женщин. Православная женская богословская мысль рождается только на наших глазах.
И я рад, что именно монастырь, причем укорененный в древнейшей и славнейший обители Руси — московское подворье Троице-Сергиевой Лавры издает богословские труды женщин (Олеси Николаевой и Ирины Силуяновой).
Я рад этому парадоксу: именно монахи дают возможность зазвучать в Церкви голосу женщин.
Вспомним еще имена серьезнейшего московского философа Пиамы Гайденко и петербургской писательницы и философа Татьяны Горичевой — и станет ясно, что в России оказалось возможным появление женской православной мысли, не вырождающейся при этом в крикливый и натужно- диссидентский «феминизм»[7].
А традиционная монашеская литература — мужская — писалась естественно, «для своих»: старец обращается к своим послушникам. При этом ему хорошо известно, что они не евнухи, что у его юных послушников есть «основной инстинкт». Естественно, что этот инстинкт у большинства из них ориентирован в нормальную сторону — на девушек. Поэтому старец и говорит: смотрите, уклоняйтесь от общения с молодыми девицами, чтобы не было повода никаким искушениям и мечтаниям.
Одним словом, вполне понятный аскетический принцип. Кстати сказать, присутствующий во всех религий, где есть аскетическая традиция (в буддизме, например, тоже есть похожие советы).
— Вы хотите сказать, что и здесь нет никакой дискриминации?
— Конечно. Более того, если бы до нас дошли письма, написанные старицами женских монастырей, там то же самое было бы сказано по поводу юношей: избегайте встреч с молодыми людьми, чтобы их образ не носить в себе, не встречайтесь с ними и не беседуйте, ибо юноши — это источник греха и вместилище скверны… В аскетических наставлениях речь идет не о том, что женщина хуже мужчины (или наоборот), а о том, что у нормального человека всегда есть эротический интерес к противоположному полу. И если задача монашества состоит в том, чтобы взять под контроль этот инстинкт (не отсечь его, а преобразить в любовь ко Христу) то, соответственно, в женских монастырях говорят «будьте осторожны при общении с юношами»; а в мужских — «будьте осторожны при общении с девушками».
Повторяю, именно в силу того, что литература была мужская, «мужскоязычная», создалось впечатление, что Церковь что-то имеет против женщин как таковых.
— Но все же сам мужской характер церковной средневековой литературы, о котором Вы сказали, разве не свидетельствует о дискриминации и отлучении женщин от культуры и образования?
— Видите ли, этот факт не был никак юридически оформлен. Речь идет о вкусах, а не о репрессиях. Если сегодня есть спрос на книги Акунина и нет массового запроса на Тредьяковского — это еще не означает дискриминации или гонения на допушкинскую русскую литературу. О том, что запрета на женское литературное творчество не было, свидетельствует хотя бы то, что Церковь приняла в свое Богослужение Рождества и Страстной Седмицы песнопения, написанные в девятом веке монахиней Кассией (и, кстати, отнюдь не анонимные, но подписанные ее, то есть женским именем)[8].
Кстати, с этой Кассией произошел замечательный случай. В 830 году византийский император Феофил выбирал себе невесту. 11 прекраснейший знатных дев были представлены ему. Феофил вошел в зал, держа в руках золотое яблоко, которое он должен был вручить своей избраннице. Подойдя к Кассии, он сказал: «От жены произошло все злое» (намекая на грехопадение Евы). Кассия же быстро отмела богословские инсинуации императора и ответила Феофилу: «От жены же произошло все лучшее» (имея в виду рождество Христа от Марии). Это замечание смутило императора, он отошел от Кассии и подал яблоко Феодоре, которая, таким образом, стала его супругой, а Кассия ушла в монастырь… Такова легенда[9]. А Феофил и в самом деле кончил плохо: он стал еретиком, уничтожавшим иконы.
А что касается «отлучения от образования»… Знаете, я недавно купил одну милую дореволюционную хрестоматию по Средневековью. В ней приводится германский средневековый закон, регламентирующий раздел имущества при разводе супругов: «жене идут все овцы, гуси, лари, пряжа, постели, перины, подушки, кольца, убрусы, псалтири и всякие божественные книги, обычно читаемые женщинами, сундуки, ковры, мягкие сиденья, занавески…». Составители этой хрестоматии обычно приводят только тексты — безо всяких комментариев. И только к этому месту они сочли необходимым сделать пояснение: «В средние века женщины, в общем, грамотнее мужчин» [10].
— Но нет ли в современной богословской активности женщин противоречия словам Апостола: «жены ваши в церквах да молчат; ибо не позволено им говорить, а быть в подчинении, как и закон говорит. Если же хотят чему научиться, пусть спрашивают о том дома у мужей своих; ибо неприлично жене говорить в церкви» (1 Кор. 14, 34–35)?
— Дерзну утверждать, что противоречия здесь все же нет. Во-первых, апостол говорит о Богослужебных собраниях, а не о всей церковной жизни (а вне Литургии голос женщин всегда звучал и слушался в Православии: вспомним советы древней подвижницы матушки Синклитикии).
Во-вторых, здесь, встает вопрос о том, придавал ли сам апостол своему совету характер ситуационно-педагогический, то есть преходящий, или же он видел в нем вечную норму церковной жизни. То, что апостол в обоснование своего совета ссылается на требования «приличия» и еврейского «закона», склоняет скорее к первому варианту.
А вообще это очень интересный пример того, как меняется церковная жизнь. Вроде бы если Апостол нечто сказал — для христиан все должно быть ясно: следуй апостольскому завету. Но все не так просто — ибо этот же апостол сказал о принципе своей проповеди: «С эллинами я был как эллин, с иудеями как иудей». Это означает, что в его проповеди есть момент педагогического приспособления, нежелания по мелочам нарушать социальные нормы той среды, к которой он обращался. Мы знаем, что он, убежденный, что «обрезание — ничто», все же предложил одному из своих учеников принять обрезание — ради того, чтобы тот, этнический грек, смог бы проповедовать Христа евреям (Деян. 16, 1–3). Но следуем ли мы этому примеру апостола? Подвергаются сегодня обрезанию наши монахи, отправляемые на служение в нашу миссию в Иерусалим?
Так вот, слова апостола Павла, запрещающие женщине возвышать глас свой в церковном собрании, понимались как внутрицерковная заповедь в течение девятнадцати столетий. Но к концу XIX века ситуация начала меняться. Сначала женские голоса сменили мальчиков в церковных хорах. Поначалу — «де факто». Затем уже всерьез (кажется, Александр Гречанинов стал первым композитором, который стал писать специально для женских голосов в церковных хорах).
После революции, когда мужчины ушли из храмов, женщины стали исполнять прежде чисто мужские послушания церковных чтецов и даже алтарников.
Особняком стоит дата 1971 года. В этот год впервые в истории Церкви делегатами Поместного Собора стали женщины (даже на архидемократическом Соборе 1917–1918 годов женщин, в том числе и игумений, не было).
В 90-е годы пришла пора религиозной свободы — и отнюдь не все вернулось «на круги своя». Женщины стали проповедовать: писать статьи и книги, издавать и редактировать богословские журналы, вести уроки Закона Божия в церковных и светских школах, богословия в светских университетах (в XIX веке законоучитель это только батюшка). В Тихоновском Богословском институте даже литургику — науку о богослужении — преподает женщина!. И там же уже прошло несколько успешных защит богословских диссертаций женщинами.
Для меня это пример нормального церковного развития: так меняется растущее дерево: без громких деклараций, без искусственного «перспективного планирования». Живое растет просто — «само
