– Откуда он у вас, дедушка?
– Женино приданое, – смеюсь я, – дед ее вылепил, мастер Аракел, отменный был гончар, один на все село.
– Какой еще там дед. Этому кувшину по меньшей мере две тысячи лет.
Тут подошла жена – не соглашается. Они – кувшину две тысячи лет. Она – дед вылепил, и дело с концом, весь тут разговор…
– А я молчу и думаю про себя – не могут ученые ошибиться. А что до моей старухи… Ну где ей помнить, откуда в дедовском доме кувшин этот взялся. Тут меня и осенило. Много лет назад археологи в наших краях вели раскопки. Кривой Енок, родной дядюшка моей нареченной, воду им на осле возил. Говорят, парень был нечист на руку. Вот и выходит… Словом, все могло случиться…
Я конечно об этом никому ни слова. Отвел старуху в сторонку и говорю ей:
– Постыдилась бы. Люди они ученые, им виднее.
– Это им-то виднее?! На моих глазах дед этот кувшин мастерил.
Старуха кивает на каменных ктиторов, что на фронтоне храма Сурб-Ншан:
– Ни Смбат, ни тем более Кюрике не дадут мне соврать.
– Ну ладно, ладно, какая тебе разница, – говорю я ей, дед твой вылепил этот кувшин, или две тысячи лет назад такой же добрый армянин – гончар, как дед твой, уста Аракел, вечная ему память.
Смотрю, Смбат и Кюрике вроде улыбаются. Одобряют, выходит, слова мои. Я и осмелел:
– Берите, – говорю, – кувшин, если нужен для науки, вот и дело с концом.
Глянул на жену – на ней лица нет.
Подмигнул я людям – для старухи, мол, говорю, всерьез не принимайте:
– Есть у нас с женой нижайшая к вам просьба: беспременно напишите в ваших ученых книгах, что кувшин этот вылепил мастер Аракел, гончар из Ахпата.
Поняли меня, улыбаются:
– Можете не сомневаться, мамаша, обязательно напишем.
Старуха от радости раскисла. Передником слезы утирает. Благодарит обманщиков бесстыжих.
А я думаю про себя, ловко с кувшином обошлось… И еше думаю о том, что правда, а что неправда… Выходит, как на нее посмотреть, на правду эту самую… С какого бока… Если, к примеру, по-научному…
Гегам-бидза махнул рукой и стал усердно мять сигарету. Мял долго, сосредоточенно. Потом закурил. Улыбнулся:
– А вот еще один случай, тоже по научной линии. Снимал в наших краях картину про Саят-Нову Сергей Параджанов, знаете наверное, шумный такой, непутевый… С бородой, как у покойного попа нашего, царство ему небесное. Это попу, конечно, царство… А Параджанову сто лет жизни.
Так вот, говорит он мне как-то:
– Гегам-бидза, может у кого в селе, что от Саят-Новы сохранилось. Утварь какая, что из одежды…
– Как нет, – говорю, – у меня самого его мангал припрятан, да еще в придачу три шампура. Особенные, кованые, с кольцами.
Параджанов оживился:
– Тащи, старик, мангал свой.
– Не мой, – говорю, – а великого поэта.
Завернул мангал, для пущей важности, в потертый кар-пет, повязал лентой. Понес.
Распаковали мангал параджановские бездельники (ассистентами они у них называются). Разглядывают, щупают шампуры – проверяют на прочность. Щурятся…
Параджанов смеется, показывает клеймо:
– А ты, старик, силен. Посмотри, что тут написано.
Глянул – мать честная! На лонышке мангала едва заметная блямба, а на ней надпись -«Алавердская артель бытовых изделий» (читается проклятая) и год указан – 1949-й.
Сами понимаете, неподходящий год для нашего Саяда. Кому не известно, что родился Саят-Нова в тысяча…
– Словом, подвела на этот раз наука, – смеется старик, – та самая, как ее, эт-но-гра-фия…
