аналогію съ собственными свойствами и стремленіями, но только съ одной стороны – страстнаго темперамента и интенсивности чувства. Другой, идейной стороны поэта-философа данный сюжетъ не затрогивалъ. Между тѣмъ для Шиллера эта область была весьма существенна. Для воплощенія ея потребовалось новое лицо, въ которомъ, какъ принято предполагать, онъ отчасти выставилъ своего друга Кернера, но только отчасти, a въ цѣломъ создалъ образъ, который отвѣчалъ его личнымъ идеаламъ; образъ, въ которомъ онъ могъ полнѣе и рельефнѣе очертить свои личныя воззрѣнія, параллельно другому образу юноши, безнадежно влюбленнаго, съ жаждой жизни и дѣятельности, но обреченнаго судьбой на бездѣйствіе, въ томительной замкнутости придворной атмосферы. Шиллеръ весьма скоро почувствовалъ, что первоначальный планъ 'семейной картины' его не можетъ удовлетворить. Еще не отступивъ отъ своего намѣренія не касаться политики, онъ уже мечталъ о 'высокой трагедіи' и сѣтовалъ, что чуть было не замкнулся въ области 'мѣщанскихъ котурнъ', тогда какъ тема исторической трагедіи можетъ доставить ему случай съ большимъ блескомъ выказать свои силы. Онъ мечталъ о нѣмецкой трагедіи, которая совмѣщала бы въ себѣ качества французской классической трагедіи съ преимуществами свободнаго размаха театра Шекспира. Уже Виландъ указывалъ на то, что нѣмецкая литература не имѣетъ ни одного произведенія, которое можно было бы противопоставить 'Сиду', 'Циннѣ', 'Федрѣ ', 'Британнику', 'Аталіи', 'Катилинѣ', 'Магомету' и т. д. 'Я желалъ бы,' писалъ Виландъ, 'чтобы мнѣ назвали хоть одно печатное произведеніе (по нѣмецки), которое во всѣхъ отношеніяхъ могло бы быть признано образцовымъ и поставлено на ряду съ любой пьесой Расина'. Шиллера подстрекало чувство національной гордости обработать съ наивозможной тщательностью избранный сюжетъ исторической трагедіи; но еще сильнѣе заговорила потребность высказаться въ томъ духѣ, въ которомъ направлены были его мечты и думы, и онъ это сдѣлалъ, нарушивъ цѣльность первоначальнаго плана, расширивъ свою задачу, допустивъ нѣкоторую непослѣдовательность въ изображеніи характеровъ и ситуацій, но вложивъ себя въ свое произведеніе и давъ намъ почувствовать ту внутреннюю работу души, которая является самымъ драгоцѣннымъ качествомъ настоящаго художественнаго произведенія, хотя бы оно и было лишено нѣкоторыхъ формальныхъ совершенствъ.
Изученію отношенія драмы Шиллера къ различнымъ источникамъ, которыми авторъ пользовался, и взаимоотношенія различныхъ версій ея – посвященъ рядъ спеціальныхъ работъ, въ которыхъ данный вопросъ изученъ до мелочей {1} . Нынѣ также установлено, что историческія событія представлены были Сенъ-Реалемъ въ весьма искаженной формѣ. Приводимъ по Дюнцеру (в. ук., стр. 34–41), резюмэ историческихъ фактовъ въ томъ видѣ, какъ они установлены современною наукою:
'Въ дѣйствительности не было никакой романической исторіи между донъ-Карлосомъ и его мачихой. Когда послѣдняя его увидѣла въ первый разъ, она почувствовала къ 15-ти-лѣтнему мальчику лишь глубокое состраданіе, ибо принцъ былъ маленькаго роста, болѣзненный и невзрачный, кривобокій, съ неровными плечами, горбатый и одна нога была y него короче другой; говорилъ онъ тихимъ голосомъ, слегка заикаясь; рѣзкій и своенравный въ обхожденіи съ людьми, непріятно прожорливый въ ѣдѣ и питьѣ, онъ отнюдь не былъ созданъ, чтобы привлечь къ себѣ расположеніе королевы. Съ ранняго дѣтства его дикій нравъ и упорное отвращеніе къ занятіямъ – доставили не мало горькихъ заботъ его отцу, такъ-же какъ и его нерадивое отношеніе къ религіи. Филиппъ опасался, что его сынъ не будетъ въ состояніи управлять съ достаточной энергіей государствомъ; которое должно было перейти въ его власть, и оградить ту вѣру, которую онъ считалъ незыблемой основой своего могущества. Во время одного любовнаго похожденія, принцъ неосторожно упалъ съ лѣстницы и ушибъ себѣ голову, вслѣдствіе чего долгое время пролежалъ. Получилъ ли онъ при этомъ сотрясеніе мозга – остается подъ сомнѣніемъ, но достовѣрно, что съ этого времени принцъ началъ вести крайне необузданный образъ жизни и отнюдь не выказывалъ благородныхъ стремленій. Несмотря на плохія надежды, которыя онъ подавалъ, король заставилъ въ 1560 г. присягать ему, какъ наслѣднику престола, a четыре года спустя, ему назначенъ былъ полный придворный штатъ; онъ также былъ приглашенъ присутствовать на засѣданіяхъ государственнаго совѣта. Живымъ обсужденіямъ подвергся и вопросъ о выборѣ невѣсты для принца. Въ концѣ концовъ остановились на дочери римскаго императора Максимиліана, но заключеніе брака было поставлено подъ условіемъ, чтобы Карлосъ исправился и велъ себя соотвѣтственно требованіямъ своего званія. Надежды эти не сбылись; принцъ не только порицалъ всѣ распоряженія своего отца и вышучивалъ ихъ, но дерзко обращался и съ наиболѣе высокопоставленными сановниками. Тѣмъ не менѣе, въ началѣ 1567 года, Филиппъ предоставилъ принцу предсѣдательство въ государственномъ совѣтѣ, разсчитывая, что столь отвѣтственная дѣятельность заставитъ Карлоса возвыситься духомъ и смягчитъ его недовольство и безпорядочныя страсти. Карлосъ же выражалъ нетерпѣніе по поводу задержекъ его вступленія въ бракъ съ нѣмецкой принцессой и того, что не давали достаточной свободы дѣятельному проявленію его силъ. Филиппъ терялъ надежду, чтобы его сынъ сталъ когда либо способенъ къ управленію страной или даже просто къ упорядоченной жизни; болѣе же всего онъ сомнѣвался, чтобы принцъ сталъ оплотомъ католической церкви, твердую защиту которой отъ еретиковъ онъ считалъ обязанностью испанскаго правителя. Живое участье, которое высказалъ принцъ къ событіямъ въ Нидерландахъ, должно было не мало озабочивать Филиппа, тѣмъ не менѣе онъ обѣщалъ сыну взять его съ собой въ предположенную поѣздку. Хотя до сихъ поръ еще не представлено документальнаго доказательства, что Карлосъ находился въ непосредственныхъ сношеніяхъ съ нидерландскими повстанцами, но немаловажное значеніе представляетъ свидѣтельство современнаго даннымъ событіямъ историка Луиса Кабреры о томъ, что переговоры принца съ Монтиньи и Бергеномъ привели къ соглашенію между ними. Когда въ 1566 г., послѣ разгрома католическихъ иконъ, король рѣшилъ послать герцога Альбу съ войскомъ въ Нидерланды, Карлосъ сталъ грубо противорѣчить волѣ короля. Произошла бурная сцена. Въ собраніи кортесовъ, гдѣ было выражено желаніе, чтобы король оставилъ дома принца, послѣдній велъ себя насмѣшливо и съ вызывающими угрозами. Филиппъ, въ виду буйныхъ проявленій своенравія Карлоса, снова рѣшился отсрочить его помолвку, вопросъ о которой долженъ былъ быть окончательно выясненъ. лишь весною 1568 г. послѣ переговоровъ при личномъ свиданіи съ Максимиліаномъ. Карлосъ, разгнѣванный мѣшкотностью своего отца и отсрсчками, рѣшился бѣжать, доставши себѣ на это нужныя средства. Но его дядя, Іоаннъ Австрійскій, которому онъ сообщилъ о своихъ планахъ 23 дек. 1567 г., выдалъ его отцу, признавшему необходимымъ, по здравому размышленію, заключить принца въ темницу. Іоаннъ промедлилъ и это задержало Карлоса выполнить свой планъ; когда же 17 января 1568 г., принцъ сталъ угрожать своему дядѣ, не выражавшему сочувствія его плану, королю показалось, что настало время привести свои намѣренія въ исполненіе. Восемнадцатаго числа, въ 11-мъ часу ночи, король направился въ аппартаменты принца, въ сопровожденіи нѣсколькихъ вооруженныхъ людей, арестовалъ его, захватилъ его бумаги и объявилъ ему о строжайшемъ заключеніи. О томъ, что было далѣе съ принцемъ, до его смерти, мы знаемъ лишь то немногое, что оповѣстилъ король. Достовѣрно, тѣмъ не менѣе, что, хотя донъ Карлосъ не имѣлъ права выйти изъ своей комнаты, король озаботился объ его приличномъ содержаніи и даже объ обществѣ для его развлеченія. Главный надзоръ порученъ былъ Рюи Гомезу; для охраны, прислуживанія и общества принца назначено было еще пять человѣкъ, помимо дружественно къ нему расположеннаго графа Лермы. Филиппъ представилъ дѣло на обсужденіе нѣкоторыхъ своихъ государственныхъ совѣтниковъ, подъ предсѣдательствомъ кардинала Эспинозы, не въ качествѣ великаго инквизитора, a какъ президента совѣта; никакого приговора не было произнесено, по крайней мѣрѣ, со стороны инквизиціи, которая, вопреки долго державшемуся мнѣнію, не имѣла никакого отношенія къ дѣлу. Филиппъ хотѣлъ лишь удостовѣриться, что онъ имѣетъ право или даже обязанъ держать своего сына въ заключеніи, такъ какъ принцъ былъ совершенно неспособенъ къ правленію, a также, чтобы задержать его побѣгъ, могущій представить опасность для государства. Слухи объ отравленіи принца основываются лишь на догадкахъ, которымъ легко давала поводъ тайна, соблюдаемая при его пребываніи подъ арестомъ. Въ донесеніяхъ иностранныхъ пословъ къ ихъ правительствамъ сообщается только, что донъ Карлосъ сначала бушевалъ и покушался на голодную смерть, впослѣдствіи же неумѣреннымъ употребленіемъ пищи и питья хотѣлъ
