- Сергианство - это обновленчество православного обряда.
Суждение это весьма основательное, в особенности если принять во внимание, что в середине сороковых годов в Московскую Патриархию были приняты за редчайшими исключениями все иерархи и клирики из проигравшей свою игру 'живой церкви'.
В голову приходит еще и такое соображение. Окончательная победа 'сергианства' над 'обновленчеством' была предопределена не только и не столько хваленой 'мудростью' Митрополита Сергия. К этому привело то, что сами большевики именовали 'диалектикой развития'.
На первом этапе, когда сам кровавый режим был ультрареволюционен, ему вполне импонировал авангард в искусстве, а в религиозной области - именно 'обновленцы' со своими 'уклонами' и 'загибами', с желанием 'сбросить с корабля современности' и монашество, и единобрачие духовенства, и многие обряды, и архаический язык.
Однако же по мере того, как революционная тирания перерождалась в коммунистическую империю, менялся и антураж. На офицерах и генералах засверкали 'старорежимные погоны', школьников и школьниц одели в гимназические мундиры и платья с фартуками, а сам обожествленный 'генсек', в конце концов, наименовался 'генералиссимусом' и облачился в расшитый золотом мундир...
Соответственно этому в литературе и искусстве стал господствовать 'социалистический реализм' в самых традиционных жанрах. То же самое потребовалось и от разрешаемой Церкви. Религия, подобно искусству, должна была стать 'национальной (т. е. православной) по форме и социалистической по содержанию'.
С крикливым 'авангардом' - как в культуре, так и в Церкви, было покончено.
Идентичность и синхронность явлений в искусстве и в жизни Московской Патриархии прослеживается и далее.
Вот настала хрущевская 'оттепель'.
В культуре выступили новые авангардисты - 'шестидесятники'.
И сейчас же 'передовые советские монахи' из когорты Митрополита Никодима вводят в богослужение современный язык и прочие новшества.
Но 'оттепель', как известно, продлилась недолго, начались годы 'застоя'.
И вот уже согласно очередной команде со Старой площади и культура, и религия снова стали 'национальными по форме и социалистическими по содержанию'.
А за сим горбачевская эра, 'перестройка' явила нам в одном случае 'постмодернизм', а в другом - 'неообновленчество'...
Мне наверняка заметят: ведь не одним 'передовым советским монашеством' был чреват 'русский религиозный ренессанс'.
Что верно, то верно, метаморфозы его куда как разнообразны - тут и респектабельное 'парижское богословие', и гималайский демонизм а lа Рерихи, и даже откровенная патология - я имею в виду беднягу Даниила Андреева с его чудовищной 'Розой мира'.
Но, обратите внимание, в каждом из этих случаев, даже в самом болезненном (в злосчастной 'Розе мира'), непременная претензия на вселенскость и даже едва ли не на православность.
Вернемся, однако же, к самым истокам. К тому времени, когда в ограду Православной Церкви вошло (или пыталось войти) значительное число интеллигентов - утонченных, образованных, одаренных. То, что они там обнаружили - пост, молитва, призывы к смирению, показалось им пресным, однообразным и скучным. И тогда, руководствуясь самыми добрыми намерениями, эти люди принялись Православие 'улучшать', делать его более привлекательным с интеллектуальной стороны и более острым - с чувственной.
Дальнейшее более или менее известно.
Но с некоторых пор я стал задумываться еще вот над чем.
По какой причине интеллигенция ринулась в Церковь именно в те смутные годы? Неужто лишь потому, что с воцарением большевизма религия вдруг сделалась гонимой, явила себя неким запретным плодом?
Недоумения мои рассеял не кто иной, как знаменитый в начале века московский протоиерей, один из лучших в России проповедников, ныне прославленный в сонме новомучеников и исповедников, - отец Иоанн Восторгов. Большевики, которых он безбоязненно обличал, поспешили его расстрелять в первые же месяцы своей кровавой диктатуры.
Менее чем за год до своей мученической кончины - 26 ноября 1917 Святой Иоанн говорил с амвона слова, которые воспринимаются так, будто обращены к нынешней России:
'Есть ли отрезвление? Все твердят, что есть. Утверждаем, однако, что его нет! Мы внимательно следим за всем, что пишут, печатают, говорят. И видим: есть пока чувство боли, есть досада, есть недовольство, есть брань и злоба, но раскаяния нет. Как? - спросите вы, - а разве не видите, как перестали в газетах бранить Церковь и ее служителей, как стали ходить в храмы те, кого прежде там не видели? Разве не видите, как ученые, профессора, общественные деятели вдруг заговорили о церковных вопросах, о религии?.. Да, когда потеряли учебные заведения, учащуюся молодежь, печать, думы и земства, когда выгнаны отовсюду, когда выпустили из-под влияния улицу, рабочих, армию, то теперь идут стричь овец не своего стада, идут к кротким и доверчивым детям Церкви; но, увы, - идут учить Церковь, а не учиться от нее, и идут с теми же затасканными и опозорившимися лозунгами выборами, большинством голосов, борьбой за права свои, за ограничение прав пастырей, за борьбу классов. Ничему не научились! Та же гордыня! И все это надолго ли? Пока не пройдет гроза, пока не отпустит рука, которая теперь схватила за горло, за карман... все отбирает и не дает дышать!
Нет, отрезвление будет тогда, когда все прошлое поведение мы осудим бесповоротно, когда, подобно разбойнику благоразумному, скажем: 'И мы убо терпим вправду, достойная по делом нашим восприемлева'...
Отрезвление наступит тогда, когда смирится гордыня, когда вместо самолюбования и сознания своей непогрешимости та же буржуазия и та же демократия устами своих глашатаев скажут: мы виноваты, мы ошибались, мы произвели по своей надменности и эгоизму разрушение жизни. Отрезвление наступит тогда, когда к вере, к закону Божьему, к Церкви недавние кумиры и победоносные глашатаи общества, потрясавшие Россию всякими своими резолюциями и выступлениями, придут не как учителя, по-прежнему в горделивости своей ищущие наивных и благоговейно внимающих им учеников, а сами, как смиренные ученики, познавшие нищету своей превознесенной гордыни. Отрезвление наступит тогда, когда увидят, что всякий человеческий закон без закона Господня - ничто, что все эти прославленные реформы без духа Евангелия, веры, подвига и жажды вечного спасения отравлены себялюбием, жадностью, насилием и лицемерием. Отрезвление придет тогда, когда перестанут верить в силу только человеческой добродетели и познают всю правду слов одного из древнейших отцов Церкви, назвавшего языческие добродетели только 'блистательными пороками'. Отрезвление придет тогда, когда отбросят теперешнюю нравственность дикаря, по которой к добру применяются две мерки: оно - добро, когда мне выгодно, и оно есть не добро - когда мне не полезно...'
ПРОПИСНЫЕ ИСТИНЫ
Предлагаемые заметки не принадлежат к жанру проповеди. Их цель скорее ознакомительная, выражаясь церковным языком, катехизаторская. В современной России есть сотни монастырей, многие тысячи храмов, но подавляющее большинство людей, даже регулярно посещающих церкви, православного учения -- в его полноте и чистоте - не знают, и доступ к нему вовсе не так прост.
Парадоксальное это положение сложилось в Российской Православной Церкви по двум наиглавнейшим причинам, одна из них - внешняя, а другая внутренняя. Первая причина известна всем. Это невиданное в истории гонение на Церковь, которое воздвигли большевики сразу же, как только захватили власть. Они, по существу, разгромили Церковь, а потом уже, в годы войны с Германией, на ее развалинах по приказу Сталина была учреждена покорная и безгласная Московская Патриархия. Ей было 'всемилостивейше' разрешено сохранить православное богослужение, а взамен этого предписывалось вместе с большевиками и их агентами 'бороться за мир во всем мире', подтверждать любую коммунистическую ложь и внушать всему свету, будто в нашей стране вот-вот будет построен вожделенный 'рай на земле'. Все это, как мы понимаем, довольно далеко от святоотеческого учения. И хотя коммунизм уже сошел с политической арены, Патриархия по-прежнему остается покорным и безгласным придатком у власть имущих. Вторая, внутрицерковная, причина, по которой доступ к святоотеческому учению в наше время затруднен, кроется в том историческом явлении, что принято называть 'русским религиозным Ренессансом'. В начале этого века некоторое число интеллигентов, разочаровавшись в материализме и марксизме, вошли в ограду Православной Церкви. Но даже отказавшись от своих прежних взглядов, многие из этих людей не принесли
