– И чем же я могу вам быть полезен, дядя Отто?
Я постарался, чтобы звучало это по-деловому старался установить отношения: адвокат-клиент.
Он немного подождал и ответил:
– Мне нужны деньги.
Ну, он не в то место пришел. Я сказал:
– Дядя, как раз сейчас у меня не…
– Не твои, – сказал он.
Я почувствовал себя лучше.
– Я открыл новый эффект Шлеммельмайера, лучший. Но о нем не будет публикаций в научных журналах. Мой большой рот на замке. Эффект принадлежит только мне. – Говоря, он дирижировал невидимым оркестром.
– Благодаря этому эффекту, – продолжал он, – я заработаю много денег и открою собственную фабрику флейт.
– Хорошо, – солгал я, думая о фабрике.
– Но не знаю как.
– Плохо. – Я солгал, по-прежнему думая о фабрике.
– Беда в том, что у меня слишком гениальный мозг. Я создаю концепции, недоступные обычным людям. Но, Гарри, я не могу придумать, как заработать деньги. Этого таланта у меня нет.
– Плохо, – сказал я и на этот раз не солгал.
– Поэтому я пришел к тебе как к юристу.
Я испустил умоляющий смешок.
– Я пришел к тебе, – продолжал он, – чтобы ты помог мне своим искаженным, лживым, пронырливым, бесчестным умом юриста.
Я внимательно выслушал этот неожиданный комплимент и ответил:
– Я вас тоже люблю, дядя Отто.
Он, должно быть, понял сарказм, потому что побагровел от гнева и заорал:
– Не будь таким обидчивым! Будь как я – терпеливым, все понимающим, добродушным, тупая башка! Кто говорит о тебе как о человеке? Как человек ты дубина, глупая копф! Но как юрист ты должен быть мошенником. Все это знают.
Я вздохнул. Меня предупреждали, что случаются неудачные дни.
– В чем заключается ваш новый эффект, дядя Отто? – спросил я.
Он ответил:
– Я могу уходить назад во времени и извлекать предметы из прошлого.
Я действовал быстро. Левой рукой достал из жилетного кармана часы и беспокойно посмотрел на них. Правой потянулся к телефону.
– Да, дядя, – сердечно сказал я, – я только что вспомнил об очень важном свидании, на которое уже опаздываю. Всегда рад вас видеть. Боюсь, что сейчас должен с вами попрощаться. Да, сэр, увидеться с вами – удовольствие6 большое удовольствие. Ну, до свиданья. Да, сэр…
Поднять телефонную трубку я не смог. Я ее поднимал, да, но руки дяди Отто прижимала ее книзу. И спорить невозможно. Я вам говорил, что дядя был в гейдельбергской команде борцов в 32 году?
Он мягко (для себя) взял меня за локоть, и я обнаружил, что стою. И тем самым экономлю силы.
– В мою лабораторию пошли, – сказал он.
И в его лабораторию мы пошли. И так как у меня не было ни ножа, ни желанию отрезать левую руку по плечо, я в его лабораторию пошел тоже…
Лаборатория моего дяди Отто вдоль по коридору и за углом в университетском здании. Со времени открытия эффекта Шлеммельмайера его освободили от всех занятий и предоставили самому себе. И лаборатория об этом свидетельствовала.
Я спросил:
– А вы ее не закрываете?
Он хитро взглянул на меня, сморщив нос.
– Она закрыта. С помощью реле Шлеммельмайера. Я думаю слово – и дверь открывается. Без этого никто не может зайти. Даже президент университета. Даже уборщик.
Я пришел в возбуждение.
– Дядя Отто! Мысленный замок может принести вам…
– Ха! Я должен продать патент, чтобы кто-нибудь разбогател? После прошлого вечера? Никогда. Я сам богатым стану.
Вот каков мой дядя Отто. Он не из тех, с кем приходится долго спорить, прежде чем они увидят свет. Ч ним вы знаете, что он никогда света не увидит.
Поэтому я сменил тему. Я сказал:
– А машина времени?
Дядя Отто на фут выше меня, на тридцать фунтов тяжелее и силен, как бык. Приходится ограничивать свое участие в споре, иначе посинеешь.
Я посинел соответственно.
Он сказал:
– Шшш!
Я его уже понял.
Он выпустил меня и сказал:
– Никто не знает о проекте Х. – И повторил подчеркнуто: – Проект Х. Понял?
Я кивнул. Говорить я не мог, гортань приходит в себя медленно.
Он сказал:
– Я не прошу тебя на слово мне верить. Я буду тебе демонстрировать.
Я старался держаться поближе к двери.
Он сказал:
– У тебя есть бумажка с твоим почерком?
Я порылся во внутреннем кармане жилета. Там у меня заметки для возможного письма возможного клиента когда-нибудь в будущем.
Дядя Отто сказал:
– Не показывай мне. Просто порви. На маленькие кусочки порви и кусочки в мензурку положи.
Я разорвал листок на сто двадцать восемь частей.
Он задумчиво посмотрел на них и начал нажимать кнопки на… ну, на машине. На ней толстая опаловая стеклянная пластинка, похожая на поднос дантиста.
Последовало ожидание. Он продолжал колдовать над машиной.
Потом сказал: «Ага!» и еще произнес странный звук, который я не могу передать.
Над стеклянным подносом, примерно в двух футах, появилось смутное изображение листка бумаги. Оно постепенно приобрело резкость, и… к чему тянуть? Это был мой листок. Мой почерк. Абсолютно четкий. Абсолютно законный.
– Можно его взять? – Я говорил хрипло – отчасти от удивления, отчасти из-за мягкого способа обращения моего дяди.
– Нет, – ответил он и провел сквозь него рукой. Бумага осталась нетронутой. Он сказал: – Это только изображение в фокусе четырехмерного параболоида. Второй фокус в прошлом, до того, как ты порвал листок.
Я тоже провел рукой. И ничего не почувствовал.
– Теперь смотри, – сказал он. Нажал кнопку на машине, и изображение листка исчезло. Потом он взял несколько листков бумаги из пачки, бросил их в пепельницу и поднес к ним горящую спичку. Потом выбросил пепел в раковину. Снова нажал кнопку, и бумага появилась, но с отличиями. Кое-где не хватало неровных кусков.
– Сгоревшие листы? – спросил я.
– Да. Машина должна проследить по времени гипервекторы молекул, на которые она сфокусирована. Допустим, некоторые молекулы рассеялись в воздухе – пф-ф-ф!
