Амето

нимф; их шутливым речам, которые он едва ли разумел, и разным затеям не было бы в тот день конца, если бы наступившие сумерки не отозвали под кровли жилищ каждую из них и Амето.

VI

Впервые познав узы любви, Амето возвратился домой, где отныне все время проводит в помыслах о прекрасной нимфе; ночи, что прежде казались краткими после тягот охоты на высоких кручах, стали теперь томительно долгими, от жгучих желаний. Снедаемый новой тревогой, он досадует на медлительную тьму, но едва луч солнца коснется несомкнутых век, как он устремляется со сворой в рощи и там то разыскивает, то высматривает, то поджидает прекрасных нимф; а найдя, счастливый, сопутствует в охотах и, сведущий в столь любезном им деле, с готовностью угождает девам своим уменьем; никакие труды уму не в тягость, никакая опасность его не устрашит. Лишь бы знать, что его видит Лия, и он, чуть не опережая свору, голыми руками одолеет самых лютых зверей. В угоду нимфам он то ладит тенета, то перелаживает, то таскает, и уж кажется, им не нужно в охоте иного снаряженья, кроме Амето; а он в жаркое время дня, расположившись с ними на прохладной лужайке, в благодатной тени, подле прозрачного ручья, млеет душой, более всего довольный своей отвагой и тем, что нимфами принят в семью, а Лии особенно любезен.

VII

Так, не отступая от начатого дела, подвигнутый пламенной страстью, язвящей грудь, Амето предавался жаркой любви, покуда дождливая зима, гонительница наслаждений, не обнажила рощи и, одев вершины холмов белым покровом, не положила конец веселым охотам.

Выходя на порог жилища, Амето созерцал белеющую округу и видел, как мутятся светлые, нежно журчавшие воды; как клокочет в них пена, как быстрым током увлекают они огромные глыбы с высоких гор, производя оглушительный грохот, как от сурового холода замедляют теченье и каменеют в своих берегах; как земля, блиставшая пестрым убранством, оголяясь, являет раны; как просторные нивы на редких прогалинах обнажают одинокие, сиротливые борозды, не укрытые снегом. Смолк птичий гомон, прежде ласкавший слух, не видно на пастбищах пастухов со стадами; ясно улыбавшееся небо, сулившее светом довольство, затянули темные тучи; сойдясь у края неба с землей и обратив полдень в глухую полночь, они, содрогаясь, наводят ужас сначала внезапным блеском, потом устрашающим громом; когда же солнце вступило в созвездье Плеяд, сорвались беззаконные ветры, буйными порывами грозя сокрушить деревья и высокие башни, не говоря уж о людях, и не один рослый дуб вырвали с корнем; дороги, к досаде путников, обратились в хляби от пролитых небесами дождей, так что каждый на время поневоле стал домоседом.

Так и Амето на время, и немалое, лишился светлого созерцания своей нимфы. Но чтобы ненастная пора не прошла втуне, Амето не теряет времени даром: чинит сети, правит стрелы, острит дротики, ладит луки, натягивает на них тетиву. Натаскивает собак и усердно готовит хищных птиц к поднебесным схваткам – одних для себя, других для любезной Лии. Но вот Феб, достигнув Фриксова овна[20], вернул Земле убранство, пестреющее цветами, которого лишила ее унылая осень; деревья покрылись нежной листвой и цветами, даря приют резвым пташкам; из нор выбежали в луга влюбленные звери; Церера явила сокрытые в почве плоды; беспечные жаворонки, подражая пеньем людским кифарам, взмыли в небо, и вся расцвеченная земля, омытая током серебристых ручьев, предалась веселью; нежнейший Зефир, не колебля юной листвы, прокрался меж тонких ветвей, и небо явило людям благие дары.

Зрелище новой весны, суля Амето надежду увидеть Лию, разожгло в нем тлевшее пламя; пустившись в рощи, он огласил их кликами, рогом, лаем собак, чтобы все кругом всюду, где он проходит, разжигалось его желаньем и пробуждало ответное в Лии; и боги к нему благоволили. С доспехами, потребными для такой брани, Лия отправилась в рощи и вновь обретенного Амето осчастливила своим явленьем, И снова, что ни день, он сопутствует ей в охоте, а в жаркое время дня коротает приятный досуг подле нее близ ручьев, меж высокой травой и яркими цветами, в благодатной сени молодых деревьев. А если случится иной раз, что Амето не встретит нимфы, то спешит к условленным местам, поручителям ее возвращенья. Однажды, устав от тщетных поисков, он сошел на излюбленные лужайки и, простершись на зеленеющих травах, защищенный от солнечных лучей приятной тенью, запел:

VIII

Феб, вознесясь в средину сфер небесных,
глядит прямее, сокращая тень,
и та бежит лучей его отвесных;

и медленный Зефир стремится в сень
дерев и скал, покуда понемногу
Феб не уймет разгоряченный день

и свет ослабит, чьи лучи отлого,
пока земля обречена жаре,
добычу ищут солнечному богу.

И поедает зверь в своей норе,
что поутру им раздобыто было,
и ждет конца докучливой поре.

Фиалки долу клонятся уныло,
и прячутся в густой траве цветы,
покамест не состарится светило.

И пастухи, сомлев от духоты,
козлят и козочек уводят с луга,
туда, где тени плотны и густы.

И смолкла многошумная округа,
и все в лесу примолкло, что шумит,
встречая Феба в изначалье круга.

И праздно сеть охотничья висит,
и луки, и коварные капканы
совсем не устрашающи на вид,

и оконечья стрел в траве поляны,
когда их накалит небесный зной,
и не страшны и просятся в колчаны.

И все укрытья ищет в час дневной;
ты только, Лия, в дружестве с жарою,
и зной приятен для тебя одной.

И ты неудержима, и порою
незнамо где свои проводишь дни;
тебя не видя – вожделею втрое.

Оставь, угомонись, повремени,
не беспокой чащобы и теснины
и хоть немного в полдень отдохни.

Спеши ко мне – покинь свои вершины
и милых нимф прелестный хоровод
в зеленые ты приведи долины.

Взгляни, поодаль благодатных вод
густы луга и нету в них изъяна,
но нет тебя средь луговых щедрот.

Приди же – заждалась тебя поляна,
привычною отрадой насладись,
моим очам отрадна и желанна.

И от своих трудов освободись,
хоть в них приятней быть мне вовлеченным,
чем в сонм богов бессмертных вознестись.

Дай отдышаться псам разгоряченным —
им рыскать по горам невмоготу —
и появись пред взором восхищенным,

и поспеши лелеять красоту,
и хоть на время ради сладкой тени
оставь охоты шумную тщету.

Приди же – отдохни в укромной сени,
как приходила; и не медли впредь
со мной предаться праздности и лени.

Нельзя твоих достоинств не воспеть, —
и, пусть в словах моих немного лада,
я все-таки попробую посметь;

Ты слаще налитого винограда,
яснее и прозрачнее стекла,
ты сердцу и отрада и услада,

тебе, что пальме, высота мила,
ты так нежна, ягненка ты пригожей
и, словно он, резва и весела,

ты для меня желанней и дороже,
чем путнику ручья прохладный ток,
огонь замерзшим и бездомным ложе;

я волосы твои сравнить бы мог
со спелыми колосьями Цереры,
сплетенными в сияющий венок;

и должно соразмерней всякой меры
и часть и целое в тебе почесть,
и вряд ли есть похожие примеры,

и у Зевеса вымолю я честь
глаз не сводить с твоей красы отныне,
лишь только бы тебе не надоесть!

И коль тобой руководит богиня,
о коей пела, – поспеши тогда
ко мне явиться, словно благостыня.

Красе своей не причиняй