порвал тапки, - У, хитрожопый!
Вскорости Бо перевели в другую роту.
- А ты почему без сапог? - У меня их украли.
- Иди с ним за сапогами, - сказал взводный сержанту.
Они пошли. Сержант впереди, Бо плелся сзади в тапочках. Старая рота как раз спускалась на построение.
- Ты чего пришел, - сразу закричал на Бо старый сержант. Бо промолчал.
- Ты чего его привел? - спросил старый сержант у нового.
- Где его сапоги? - Он их сам проебал. Пусть где проебал, там и берет. В роте их нет!
Пошли обратно.
- Ну что? - спросил взводный сержанта, - Нет сапог, - А где твои сапоги? - У меня их украли, в изоляторе, - Ах, в изоляторе... Не в роте? Нет, - Точно не в роте? - Не-ет...
- Ну что с ним делать?
Сержант пожал плечами. Взводный сделал вид, что подумал. Махнул рукой: Иди с ним в каптерку.
Зашли в каптерку. В каптерке высоко под потолком, на крюках, как сушеные рыбы, висели сапоги.
- Меряй,- Бо померял. Сапоги были какие-то странные. Неуставные. С белой подкладкой и швом сзади. Плотно облегали икру.
- Подходят? - Да, - Носи пока.
- Что это у тебя за сапоги, - удивились во взводе, - Такие дали, пожал плечами Бо. И стал носить. Долго носил. Не замечали. Или заметят, но ничего не скажут. А потом забудут. Через месяц ротный придрался:
- Бо-ец, поди-ка сюда... Откуда это у тебя такие сапоги? - Из каптерки, - Ротный обошел вокруг Бо: А где твои? Украли?? Где?! В роте?! - В изоляторе, - Ротный обошел Бо еще раз.
- Ни-че-го-се-бе, у меня таких нет! - Ротный искривил ноги колесом и осмотрел свои сапоги. Потом подозвал сержанта. Сержант развел руками: Других не было, - Ротный прищурился: А ну марш с ним в каптерку!
Расставаться с сапогами было жалко. Такие удобные. И не как у всех. С белой подкладкой. Мягкие. Правда, на одном шов сзади внизу разошелся, и туда уже попадала вода.
Два дерева.
1
В двух шагах от Пяльсони росло необычное дерево. Не помню, какое. Его особенностью была ветка или сук, очень толстая, почти как сам ствол, и росла она не под наклоном, как обычно, а почти параллельно земле, на высоте чуть выше человеческого роста. Причем росла она прямо поперек тротуара, так что ее невозможно было не заметить, и даже заходила немного на проезжую часть (почему ее потом и спилили).
И сколько раз пройдешь за день мимо, столько обратишь внимание на это дерево, и о нем обычно не помнишь, как о привычном предмете в комнате, но о нем вспоминаешь потом, когда уже почти забудешь о нем, но вдруг спохватишься вспомнить. И оно как будто существует внутри тебя в виде буквы или тайного знака. И только ты знаешь, что он означает.
И еще есть море людей, помнящих про это дерево, а кто забыл, не в счет.
2
И другое дерево здесь, в Бзыньске, у Кумранского консульства, на которое они лазили после школы почти каждый день. Тогда еще никакого консульства не было, а просто было здание желтого казенного цвета.
А дерево было простое, наверное, ива, но изогнутое причудливо, что по нему интересно было лазить, и совсем близко от земли оно разделялось на три больших сука, растущих под разным наклоном к земле. Один из них был круче других и поднимался выше, он считался самым опасным, и забираться на него было престижно. Два других были более спокойными, но и по ним нравилось лазить.
После школы они шли мимо этого дерева домой втроем-вчетвером, и обычно задерживались на нем.
У них было еще одно важное место для игры по дороге из школы. Рядом со школой была красная кирпичная стена, а в ней была проделана дыра, через которую они попадали в особую зону. Здесь была гора над бомбоубежищем, по которой они бегали, перекидываясь мелкими камешками, а рядом было другое важное место, куда они даже приходили специально вечером. Это была большая лужа, но неглубокая, в которой росло много тонких деревьев. По ней хорошо было ходить в резиновых сапогах, а когда она покрывалась льдом, было еще лучше. В некоторых местах лед хрустел, и нога сразу проваливалась, а в других приятно прогибался, образуя трещины, и сквозь них неторопливо, сладострастно проступала вода.
Книга Гаршина.
В отпуск Бо не отпустили. У него был друг сантехник, он починил им сантехнику, и его за это отпустили. А Бо был в армии электриком. Наверное, он должен был пойти к ним, и предложить поменять проводку в обмен на отпуск. Но Бо никуда не пошел, и никого не просил.
Только когда Гуля приезжала к нему, его отпускали к ней. В первый раз Гуля приехала совсем скоро, через месяц, как его забрали. Его отпустили к ней на КПП. Там была такая бетонная комната для свиданий, и она там сидела. Они обнялись. Сели и молча посмотрели друг на друга. Ты, наверное, хочешь есть? - спросила Гуля. Бо кивнул, и стал жадно есть, а в глазах у Гули были стон и слезы: что они с тобой сделали!
Потом Бо отпустили к Гуле на ночь и весь следующий день. Впервые Бо очутился за пределами части, среди человеческих жилищ, и они, эти халупы и хибары, разросшиеся вокруг гарнизона, казались ему чем-то родным и милым, источающим тепло и уют. В одном из таких нечистых, но милых жилищ они сняли комнату на ночь.
На следующий день они пошли гулять по городу. Через город протекала большая сибирская река, но теперь она обмелела. К реке примыкал парк, но в будний день никто не гулял по парку и не купался в реке. Побродив по пустынному парку, они сели в троллейбус и поехали до самого кольца, где их удивило, что здесь идет оживленная жизнь, более, чем в центре, и люди куда-то спешат и стекаются. И Бо с Гулей поддались общему наплыву, и пошли вместе со всеми, веселясь, что не знают, куда идут, но сейчас узнают. Между тем народу вокруг становилось все больше, и у всех был подозрительно праздничный и возбужденный вид, и только некоторые неторопливо шли обратно. И вот впереди открылся вид городской ярмарки или барахолки. И они стали ходить по ней среди народа. Денег у них уже не было, и им ничего не было нужно, просто интересно было ходить и смотреть, что здесь продают.
Перед этим они уже зашли в книжный магазин, и купили для Бо две книжки, чтобы он, наконец, начал читать, потому что до приезда Гули у него не было на это ни времени, ни сил. Они купили ему стихотворения Языкова из серии 'Поэтическая Россия' и рассказы Гаршина, которые он потом читал в оцеплении.
Возможность попасть в оцепление выпадала крайне редко. Когда на полигоне бывали стрельбы, на поворотах всех дорог, ведущих в сторону стрельбища, по одному-по два расставлялись солдаты, чтобы не пропускать машины. Машин на дорогах было мало, а поворачивали они вообще крайне редко, за весь день остановишь одну-две, и столько же проворонишь, пока пойдешь есть дикую смородину, растущую прямо в лесу. На обед тебя заберут, или привезут тебе холодную еду в котелке, и оставят до вечера, и если даже замерзнешь или попадешь под дождь, все равно, разве может это сравниться с муторной ротной жизнью?
А когда начинает темнеть, и уже волнуешься, что тебя забыли подъезжает машина, и тебя забирают. В роте уже отужинали, и тебя ведут на ужин одного, и на всегда в душе останется это сладкое воспоминание, как бывало хорошо: сидишь на поваленном дереве или пне, впившись в Гаршина, и только изредка кидая взгляд на дорогу, прислушиваясь и присматриваясь, не сворачивает ли автомобиль?
Бегунок.
Есть такие машины специальные для перевозки людей, грузовые с крытым верхом и деревянными лавками, мощные МАЗы, в которые грузят, плотно расселись, все поместились, и куда-то везут, задернув брезента от Божьего света.
А там - дождь колошматит по брезенту или солнце задувает в щели, зябь или душь, ухабистый проселок или ровный большак, однообразный шум мотора да вздрагивание встряски, пыль плавает в полосках света да ладони, заножаясь, сжимают натертые солдатскими жопами доски лавок. Да блаженство пронизывает истомленное службой солдатское тело на все время дороги: лишь бы везли и везли, подольше и подальше, и не нужно было бы ничего больше делать, и не было бы в голове других мыслей, кроме убаюкивающего сознания возки.
Один паренек убежал. И их повезли его искать. Паренек был местный, из недалеких мест. Таких в роте было всего трое. А этот невысокого роста и простоватый, и никакого особенного события перед этим не случилось. Когда из Азадбаша убежал солдат, так он убежал с автоматом, положив троих в бане, где они над ним измывались, а баню сжег, и по дороге продолжал стрелять. А тут ничего похожего. Ну отругал его сержант, как и других отругивал на каждом шагу, и если вспомнить, никакой особенной обидчивостью паренек не отличался. Просто захотелось сбегать домой.
Стали допрашивать тех двоих, особенно того, с кем он дружил, не знает ли чего, не говорил ли он чего перед побегом. Тот, которого больше допрашивали, нескладный, ноги непропорционально длинные, коленками внутрь, круглые щеки и маленькие хитрые глазки, голос как стакан стеклянный дребезжит, и спина сутулая. Набок немного ходит, ноги при этом немного волочит.
Поговорили с ним, что с него взять? Может, чего и знает, все равно не скажет. А по глазам ничего не поймешь. И отпустили. Может, и говорил ему друг, что хочет домой сбегать, да что с этого возьмешь, не такой уж он дурак, чтобы не понимать, что дома сразу накроют.
Вот повезли их искать. Далеко повезли, близко искать нет смысла. Повезли их с тем расчетом, что бежал он в сторону дома пешком, и подъезжая на попутках. Но обо всем этом они тогда не думали. Просто необычно было, что повезли искать, и приятно ехать. Везли их долго, больше часа точно. Наверно, с тем расчетом, чтобы к обеду вернуться в часть. Брезент открыли, и стали спрыгивать с машины.
Поле. Трава высокая, густая. Домов вокруг не видно. Дорога грунтовая, по которой везли, на которую незадолго
