Как будто на миг застывала.
Там лошадиная голова
Висела на частоколе.
Там пал ее конь на чужой стороне,
Оставил принцессу в неволе.
И плакала королевская дочь:
'Ах, Фалада, как же мне тяжко!'
И голова отвечала ей:
'Бедняжка моя ты, бедняжка!'
И плакала королевская дочь:
'Когда бы матушка знала!'
И голова отвечала ей:
'Она и жить бы не стала'.
Я слушал старушку, не смея дохнуть,
И тихо, с видом серьезным
Она начинала о Ротбарте быль,
Об императоре грозном.
Она уверяла, что он не мертв,
Что это вздор ученый,
Что в недрах одной горы он живет
С дружиной вооруженной.
Кифгайзером эта гора названа,
И в ней пещера большая.
В высоких покоях светильни горят,
Торжественно их освещая.
И в первом покое -- конюшня, а в ней,
Закованные в брони,
Несметной силою стоят
Над яслями гордые кони.
Оседлан и взнуздан каждый конь,
Но не приметишь дыханья.
Не ржет ни один и не роет земли,
Недвижны, как изваянья.
В другом покое -- могучая рать:
Лежат на соломе солдаты,-
Суровый и крепкий народ, боевой,
И все, как один, бородаты.
В оружии с головы до ног
Лежат, подле воина воин,
Не двинется, не вздохнет ни один,
Их сон глубок и спокоен.
А в третьем покое -- доспехов запас,
Мушкеты, бомбарды, пищали,
Мечи, топоры и прочее все,
Чем франки врагов угощали.
А пушек хоть мало -- отличный трофей
Для стародавнего трона.
И, черные с красным и золотым,
Висят боевые знамена.
В четвертом -- сам император сидит,
Сидит он века за веками
На каменном троне, о каменный стол
Двумя опираясь руками.
И огненно-рыжая борода
Свободно до полу вьется.
То сдвинет он брови, то вдруг подмигнет,
Не знаешь, сердит иль смеется.
И думу думает он или спит,
Подчас затруднишься ответом.
Но день придет -- и встанет он,
Уж вы поверьте мне в этом!
Он добрый свой поднимет стяг
И крикнет уснувшим героям:
'По коням! По коням!' --и люди встают
Гремящим, сверкающим строем.
И на конь садятся, а кони и ржут,
И роют песок их копыта,
И трубы гремят, и летят молодцы,
И синяя даль им открыта.
Им любо скакать и любо рубить,
Они отоспались на славу.
А император велит привести
Злодеев на суд и расправу,-
Убийц, вонзивших в Германию нож,
В дитя с голубыми глазами,
В красавицу с золотою косой,-
'О, солнце, гневное пламя!'
Кто в замке, спасая шкуру, сидел
И не высовывал носа,
Того на праведный суд извлечет
Карающий Барбаросса.
Как нянины сказки поют и звенят,
Баюкают детскими снами!
Мое суеверное сердце твердит:
'О, солнце, гневное пламя!'
ГЛАВА XV
Тончайшей пылью сеется дождь,
Острей ледяных иголок.
Лошадки печально машут хвостом.
В поту и в грязи до челок.
Рожок почтальона протяжно трубит.
В мозгу звучит поминутно:
'Три всадника рысью летят из ворот'.
На сердце стало так смутно...
Меня клонило ко сну. Я заснул.
И мне приснилось не в пору,
Что к Ротбарту в гости я приглашен
В его чудесную гору.
Но вовсе не каменный был он на вид,
С лицом вроде каменной маски,
И вовсе не каменно-величав,
Как мы представляем по сказке.
Он стал со мной дружелюбно болтать,
Забыв, что ему я не пара,
И демонстрировал вещи свои
С ухватками антиквара.
Он в зале оружия мне объяснил
Употребленье палиц,
Отер мечи, их остроту
Попробовал на палец.
Потом, отыскав павлиний хвост,
Смахнул им пыль, что лежала
На панцире, на шишаке,
На уголке забрала.
И, знамя почистив, отметил вслух
С сознаньем важности дела,
Что в древке не завелся червь
И шелка моль не проела.
Когда же мы в то помещенье пришли,
Где воины спят на соломе,
Я в голосе старика услыхал
Заботу о людях и доме.
'Тут шепотом говори,--он сказал,-
А то проснутся ребята,
Как раз прошло столетье опять,
И нынче им следует плата'.
И кайзер тихо прошел по рядам,
И каждому солдату
Он осторожно, боясь разбудить,
Засунул в карман по дукату.
Потом тихонько шепнул, смеясь
Моему удивленному взгляду:
'По дукату за каждую сотню лет
